Под флагом ''Катрионы''

– Мальчики и ненасытные читатели займутся моими книгами. Люди взыскательные и глубину предпочитающие поверхности захотят узнать о моей частной жизни. Эпиграфом к этому труду могут служить слова моего слуги Семели: «Невыгодно быть плохим человеком». Хорошо сказано. Скажите, Белла, как по-вашему, был ли я хорошим человеком?

– Я так мало знаю вас, – ответила Изабелла. – Мне кажется, тот, кто задает подобный вопрос, уже не может быть плохим.

– Запишите и это, – оживился Стивенсон.

– Утро шуток, – рассмеялась Изабелла.

– Хорошее название для последней главы. Совершенно серьезно, моя дорогая: я нелепо провел сорок лет моей жизни. Нелепо – выражаясь снисходительно и мягко…

– Я отказываюсь записывать все ваши шутки, – заявила Изабелла. – Ведь в ответе буду я. Меня обвинят во лжи. Ваш образ неотделим от ваших книг.

– На сегодня хватит, устал. Надо бы поторопиться с «Сент-Ивом», но Ллойду не нравится конструкция этого романа. Да, запишите следующее: воспоминания противятся записи, слова искажают рисунок воспоминаний. Они, если угодно, длинный сон, который так хочется исправить! Вот почему нельзя верить мемуарам.

Часть девятаяПрощай, Тузитала!

Глава первая

«Дорога любящего сердца»

Третьего апреля 1894 года началось сооружение проезжей дороги, ведущей от дома Стивенсона до жилища Матаафы. Для этого нужно было вырубить, по выражению освобожденного вождя, «трущобы джунглей» шириной в восемь метров, утрамбовать всю дорогу на протяжении около трех километров, посадить любимые Стивенсоном цветы по обеим сторонам образовавшейся просеки.

Работа была очень сложной и трудной. Дорогу вели по прямой линии; ей противилась природа, превратившая эти три километра пути в тропические болота, непроходимые чащи, путаницу стволов, ветвей и гниющих растений, побежденных теми, кто выжил в борьбе за существование на каждом сантиметре плодороднейшей земли острова.

Стивенсону известна была затея Матаафы и его подданных; он ежедневно мог наблюдать, как всё дальше и дальше от его дома уходили землекопы, лесорубы и садовники, как много простора и ощущения новизны для глаза принесли ему старания пятисот рабочих – его верных друзей, почитателей и преданных слуг, готовых ради него отдать даже свои жизни.

Третьего мая работы были закончены. В ночь на четвертое сам Матаафа и его свита пешком направились в Вайлиму, чтобы лично убедиться в качестве проделанной работы. Закрыв глаза, Матаафа шел, не поднимая ног: дорога обязана была ничем не отличаться от паркета в богатых европейских жилищах. Так оно и было, – Матаафа и хотел бы придраться к той или иной мелочи, указать на сучок или на то, что почва под его ногами недостаточно тверда, но все три километра Матаафа прошел, как по тротуару на главной улице в Гонолулу.

Сосима заметил, что спустя месяц дорога зарастет травой, папоротниками и лианами. Главный инженер строительства – личный секретарь вождя – возразил на это, что почва, перепаханная на глубину до одного метра, перемешана с застывшей лавой и песком, что первые дни после открытия дороги следует почаще ходить и ездить по ней, чтобы как следует ее утрамбовать.

Матаафа нашел, что цветов недостаточно.

Весь день четвертого мая рабочие занялись дополнительной посадкой цветущего кустарника, который образовал живой барьер по обеим сторонам дороги. Утром пятого мая неподалеку от дома Стивенсона вбили столб и прикрепили к нему доску с каким-то текстом. Доску прикрыли холстом и приставили к столбу часового. В полдень в Вайлиму пришел Матаафа со своей свитой. Туземное население заполнило площадь перед домом Стивенсона и Ллойда.

Сосима пригласил Тузиталу на террасу. К нему подошел Матаафа и после длительных церемоний взял своего друга под руку и подвел к столбу. Часовой сдернул с доски холст. Матаафа поднял руку. Толпа по военному построилась и замерла.

– Великий друг и брат Тузитала! – громко провозгласил Матаафа. – Я прочту, что написано на этой доске. На ней написано следующее…

Матаафа дал знак, и перед Стивенсоном поставили деревянный трон – высокое кресло, на котором дома у себя сидел вождь в часы приема и суда. Стивенсон молча, чувствуя себя необычайно сконфуженным и умиленным, опустился на сиденье трона. Матаафа поднял обе руки и громко произнес:

– «Дорога Любящего Сердца» – вот что написано на доске, Тузитала! И дальше: «В память великой любви к нам Тузиталы и его забот о нас, когда мы были заключены в тюрьму и бедствовали, – мы подносим ему долговечный подарок – эту дорогу, которую мы проложили и хотим, чтобы она существовала вечно!»

Стивенсон встал с трона и обнял Матаафу.

– Я плачу, брат мой, – сказал он и поцеловал вождя в щеку, а потом прижал к себе и еще раз поцеловал – по-европейски – в губы. Толпа стояла безмолвно, ожидая ответной речи. Стивенсон встал на ступеньку террасы своего дома и начал говорить то, что было у него на сердце:

– Вам надо работать и не ссориться между собою, друзья мои и братья! Помните об этом всегда, иначе вашу землю отнимут чужие люди. Ваш маленький остров беден, вы всегда голодны, у вас недостает самого необходимого. Семьи ваши распадаются по вине белых, которые принесли вам горе и беды. Я принимаю ваш подарок, и у меня нет слов для того, чтобы…

Голос его пресекся, слезы затуманили взор. Толпа по-прежнему молчала, устремив глаза на своего Тузиталу. Справившись с волнением, он продолжал:

– Вожди, старшины и бедные люди острова! Многие и многие после вас и меня пройдут по дороге, построенной вами. Я хочу напомнить о римлянах – самых храбрых людях мира, отважных воинах и изобретательных работниках. В Европе и теперь можно видеть дороги, проложенные римлянами, – такие же прочные сегодня, как и в тот день, когда они были окончены. По этим дорогам идут и едут мужчины и женщины, и немногие вспоминают о тех, кто трудился здесь полторы тысячи лет назад, а может быть, и раньше, до пришествия Христа. Но те, кто вспоминает отважных строителей, – те благодарят их, и тем самым они связывают свои жизни с глубоким прошлым истории.

Стивенсон легко и без привычной боли в груди высоко поднял голос и еще раз назвал слушающих братьями.

– Ваша дорога не выдержит столетий, потому что здесь другая почва и климат, но долголетие не измеряется временем. Долго – значит, на хорошую, светлую память, а она у человека, почти как правило, коротка. Навсегда – значит, на жизнь вашу и ваших детей. После вас придут другие люди, новые поколения; они исправят дорогу, поддержат ее, они вспомнят нас, как мы сейчас думаем о них, и это и есть долголетие, вечность, навсегда. Позвольте мне совершить прогулку по этой дороге вместе со всей моей семьей, и, кто хочет, пусть идет с нами, а тем временем здесь приготовят вина и кушанья для пиршества.

Стивенсон позвал Фенни и свою мать.

Он взял их под руки и важно ступил на Дорогу Любящего Сердца. За ним, построившись по десяти человек в ряд, двинулась толпа его друзей.

– Ты дойдешь? – обеспокоенно спросила Фенни.

– Хоть на край света!

– Лу! Ты напрасно придумал эту прогулку, – шепнула миссис Стивенсон, бодро и в ногу с сыном шагая слева от него. – Ты очень бледен, тяжело дышишь, Лу, мой мальчик!..

– О, я еще дышу, мама! Пусть это радует и тебя и меня!

Спустя сорок минут они достигли жилища Матаафы. Стивенсон закурил. Фенни и миссис Стивенсон попросили воды, чтобы утолить жажду, после чего все двинулись в обратный путь. Дамы отдыхали дважды – старая и в самом деле устала, а Фенни сделала привал ради мужа; он был бледен, шагал с трудом и не отвечал на вопросы. Но он разговорился, когда дорога уже кончалась и впереди показался его дом.

Стивенсон занял место во втором ряду строителей дороги – это были старшины племени, люди в возрасте от семидесяти до восьмидесяти лет, сохранившие бодрость и силу, несмотря на то что они с детства работали по восемнадцать и двадцать часов в сутки и каждый мог похвастать, если только позволительно хвастать этим, не одной тысячью ударов, которые выдержала его спина. Стивенсон сказал им о другой Дороге Любящего Сердца – той, что протянулась между ними и открыта для всех, желающих работать во имя будущего братства людей.