Страница 19 из 74
– Ты забываешь, Шантрель, – произнес Луи, – что Эдинбург – моя родина. Я могу покинуть ее лишь на время, что я и делал, когда путешествовал с мамой за границей. Если когда-нибудь я покину родину, то это будет означать, что мне очень плохо или что я сам ни на что не пригоден, Шантрель.
– Высокие слова, декламация, – насмешливо произнес Шантрель. – Покинул же я родину!
– И теперь каешься, – сказал Луи. – И мелешь вздор.
– Остров и зарытые в земле драгоценности совсем не вздор! – запальчиво воскликнул Шантрель. – И откуда ты взял, что я каюсь? Мне хорошо и здесь, в Англии. Мне плохо везде – и на родине и на чужбине, Луи. Моя родина там, где мне хорошо.
– Страшные, отвратительные слова, – печально произнес Луи. – Я никому не извинил бы такого признания, но тебе извиняю: ты несчастен, Шантрель. Что касается зарытых кладов, то они хороши в мечтах, воображении; их не должно быть в действительности, – что тогда останется на долю вымысла? Что?
– Тебе это очень нужно?
– Очень нужно, Шантрель! Ради этого я учусь, чтобы стать самостоятельным человеком и когда-нибудь потрудиться во имя этого «что». Как? Я не пою, не рисую, я не актер. Кажется, я писатель. И, может быть, я создам моего, на других не похожего, Монте-Кристо.
– А я предлагаю тебе судьбу Монте-Кристо, – горячо и громко произнес Шантрель. – Дело верное. Судно уже в гавани. Капитан – мой друг. Мы примем его в долю. Ну что-нибудь, мелочь, – сто червонцев, не больше…
– Жемчужину в золотой оправе! – расхохотался Луи, вспоминая Давида Эбенезера – кладоискателя и несчастливца. – Я тебя люблю, Шантрель, но плохо верю в твои сокровища. Оставь их литературе, мой друг! Пусть клады спокойно лежат в земле, нэ тревожь их! Клад – это внутреннее дело Эдгара По. Дадим ему, чтобы не скучал, Жюля Верна: этот, насколько я понимаю, тоже из тех, кто крутит и вертит нашу старушку Землю!
Пират настолько успокоился, что даже поотстал немного и занялся обнюхиванием тумб и фонарей, издали наблюдая за тем, как его хозяин обнимает Шантреля и похлопывает по плечу и спине. Добрый знак! Похлопывание по спине означает: «Уйди! Отстань!» Кому другому, а Пирату этот жест вот как знаком!
– Как жаль, что у тебя нет родины, – сказал Луи Шантрелю. – Ты одинаково привязан ко всем странам, а следует любить их все, но особо отличать ту, в которой ты родился. Ты человек без корней, Шантрель. Когда отплываешь на свой остров?
– Без тебя никуда, – ответил Шантрель. – Останусь здесь и пропаду!
Опасность! Опасность! Пират, подражая борзой, в два прыжка нагнал хозяина и зарычал на француза: Шантрель взял хозяина под руку и повернул обратно, к центру, где много света, людей и собак. Что он намерен делать, этот неверный человек? Он никогда не приласкает собаку, он только издевается над ними, делает вид, что кидает кусок сахара, а побежишь – и нет ничего. Таких людей надо кусать, лаять на них, не впускать в дом!..
Сэру Томасу не по душе друзья и приятели сына. В особенности – Анлон, пропащий человек, берущийся за всё и ничего не умеющий делать. Успехи сына тоже не радуют сэра Томаса; декан говорил на днях, что Луи груб и насмешлив, скор на язык и медлителен на дельный ответ.
«Ему не быть строителем маяков», – резюмировал декан.
«Кстати, их уже достаточно, – шутливо по тону и серьезно по сути ответил сэр Томас. – Что же, по вашему, делать мне с моим сыном?»
«Ваш сын сочиняет всякие истории и изготовляет стихи, – пренебрежительно проговорил декан. – Пишет эпиграммы. Хочет в будущем году явиться на экзамены и отвечать за весь курс обучения. Каково? А затем ему хочется перейти на юридический факультет. Представляю его в роли адвоката! Что тогда только будет с нами!»
Сэр Томас улыбнулся:
«Всё же, сэр, Луи способный юноша, не правда ли? Писать стихи и эпиграммы может далеко не каждый. Держать выпускные экзамены спустя два года со дня поступления – это, согласитесь, не шутка!»
Декан пожевал губами и заявил, что он не любит гениев, он верит только в обычных, средних людей. Гений, по его словам, всегда завершитель рода, меж тем как средний человек всегда опора государства. Будьте здоровы, мистер Стивенсон! Как жаль, что вы поторопились с маяками!..
– Куда, Луи, собрался?
– Не сидится дома, папа. Хочу навестить Джона Тодда. Говорят, ему плохо. Арестный дом сказывается.
– Подожди, Луи, вечером приедут из Сванстона мама и тетя, утром вместе с нею и отправишься. На всякий случай – где тебя искать?
– Что за вопрос, папа!
– Не любишь, не жалеешь, ты, Луи, ни меня, ни маму, – с горестной укоризной проговорил сэр Томас. – Бери пример с Боба, – он всегда дома.
– После полуночи, – поправил Луи.
В таверне «Зеленый слон» шумно и дымно. За круглым столиком уже сидят Шантрель и Анлон, потягивая дикую смесь из виски, портвейна и портера. Безработные капитаны и матросы играют в шашки, шахматы, карты, агенты по найму на торговые корабли присматриваются к пьяным, заводят с ними разговор, записывают что-то, дают аванс, которого едва хватает на то, чтобы увидеть донышко короткогорлой бутылки. Луи нравятся все эти люди; их интересно слушать, они много знают; чего только не видели их глаза, каких только приключений с ними не случалось!..
– Привет, Бархатная Куртка!
Такими словами встречают Луи в тавернах и матросских кабачках неподалеку от порта. «Бархатная Куртка» превратилась в собственное имя; преподаватель механики на диспуте о новых двигателях обратился к студенту Роберту Льюису Стивенсону с просьбой объяснить устройство автомобиля, и когда студент вполне удовлетворительно справился с порученной задачей, преподаватель сказал:
– Похвально, Бархатная Куртка!
Сегодня Луи надел белую рубашку с открытым воротом, поверх нее накинул плащ с медной пряжкой в виде двух львиных голов, расчесал густые, до плеч, волосы и, войдя в зеркальный зал «Зеленого слона», был встречен приветливыми возгласами:
– Бархатная Куртка! Добрый вечер!
– Добрый вечер, Бархатная Куртка!
Группа американских матросов на практике осваивает виски, делая пробу и прямо из горлышка бутылок и из коротких, пузатых стаканов мутно-зеленого стекла. Студенты-медики пьют по случаю первого учебного вскрытия трупа в морге. Изрядно нагрузившиеся капитаны дальнего плавания глядят друг на друга и по традиции англичан безмолвствуют. Луи не знает здесь почти никого, но его знают все:
– Сюда, Бархатная Куртка!
– Присядь, Бархатная Куртка!
– Бархатная Куртка, прочти эпиграмму!
– Экспромт, Бархатная Куртка, экспромт!
Такая просьба льстит самолюбию. Луи не отказывается, – он встает подле столика посредине зала и, подняв руку, требует тишины. Она наступает не скоро.
– Друзья! – громко, поворачиваясь во все стороны, произносит Луи. – Я очень молод и еще не успел приобрести популярности, на что требуется время. Я не совершил ни больших, ни малых дел, не написал книги, которая вскружила бы вам головы. О, я сделаю это когда-нибудь непременно, и тогда каждый из присутствующих сочтет за честь поймать мой взгляд – мой благосклонный взгляд, но за что же сегодня, джентльмены, приветствуете вы меня? Тише! Не орать! Кто хочет ответить, пусть поднимет руку!
Высокого роста седоусый капитан с сигарой в зубах поднимает руку и, по знаку Луи, громко говорит:
– Мы приветствуем тебя, Бархатная Куртка, за то, что ты всегда один, хотя за столом с тобою всегда двое или трое, а также и за то, что в глазах твоих тоска по будущему, когда ты, как и обещал вчера, расскажешь о нас, капитанах, и о своем великом сердце – великом потому, что ты щедрый человек, Бархатная Куртка!
– Вранье! – смеется Луи и хлопает ладонью по столу. – У меня ни пенса, ни в левом ни в правом карманах!
– Вранье! – сказал седоусый капитан и ударил кулаком по спинке стула. – В левом у тебя экспромт, в правом сотня любопытных историй! Угости нас экспромтом, Бархатная Куртка!
Снова Луи поднял руку и, когда наступила тишина, начал медленно и негромко: