Отходной маневр

11

Не успел я подойти к двери, чтобы запереть ее на замок, как услышал окрик: «Стоять!» Припал к глазку. Мураш, оцепеневший от испуга, стоял посреди двора, а к нему с двух сторон приближались милиционеры. Лица у защитников правопорядка были мужественными и грозными. Тот, который надвигался на Мураша справа, как бы ненароком поправил лямку автомата, и ствол «калаша» как бы сам собой нацелился точно в живот моему нервному посетителю. Второй милиционер не спешил, предоставляя возможность своему коллеге первому приблизиться к объекту. Мураш растерялся, не зная, какую позу ему лучше принять, чтобы не дать повода думать о себе, как о человеке, оказывающем сопротивление, и тем самым не спровоцировать применение оружия. Благоразумие подсказало ему, что лучше замереть в той позе, в какой его застала команда «Стоять», и теперь Мураш напоминал большую фотографию молодого человека, снятого в тот момент, когда он собирался высоко подпрыгнуть: колени его были слегка согнуты, а руки расставлены в стороны, подобно крыльям.

Я, конечно, зря лелеял надежду, что милиционерам нужен именно Мураш, а не я. Теряя драгоценное время, я продолжал наблюдать за развитием событий вместо того, чтобы незаметно выбраться наружу через окно. Милиционеры подошли к Мурашу и, ни слова не говоря, стали бесцеремонно копаться в его карманах. Со стороны можно было подумать, что два дотошных покупателя заинтересовались костюмом, в который был одет манекен, и вот они щупают ткань, пересчитывают пуговицы, проверяют наличие карманов и все никак не могут найти ценник. Наконец они выудили паспорт, полистали его, воткнули на место и сразу потеряли интерес к Мурашу, как если бы покупатели охладели к костюму из-за его непомерно высокой цены.

Лишь после того, как милиционеры повернулись в сторону агентства и в предстартовой паузе подали плечи вперед, я начал действовать. Быстро вернулся в кабинет, влез на подоконник и приоткрыл окно. Прыгать с первого этажа на пружинистые кусты самшита — одно удовольствие. Но удовольствие быстро закончилось, когда рядом со мной выросла фигура милиционера. Ума не приложу, как я его не заметил. Не успел я отряхнуться от листьев, как он подскочил ко мне и нацелил мне в голову ствол автомата, словно кий в бильярдный шар.

— Не ушибся, пупок с ушами? — спросил он, глядя на меня одним глазом через прорезь прицельной планки.

Мне часто приходилось иметь дела с милицией, я привык работать с операми и следователями в той же степени, как и убегать от них. Но сейчас общение с ними было слишком дорогим удовольствием. Если бы мне не лететь срочно в Минводы, я бы, пожалуй, с удовольствием посидел бы в следственном изоляторе. Нигде и никогда я не спал по восемнадцать часов в сутки, кроме как в поездах дальнего следования и на нарах следственного изолятора. Это роскошь, это удел счастливых людей — располагать временем, которое некуда деть. И еще сизо привлекал меня тем, что, пока я там отдыхал, мою работу кто-то делал за меня. В какой профессии еще можно найти такую халяву?

— Не дергаться! — предупредил милиционер. Мне казалось, что он хочет засунуть ствол автомата мне в рот. — Смотреть на дуло! Осознавать всю безнадежность своего состояния! Мысленно раскаиваться!

— Урою! — прорычал другой милиционер, увидев меня. Он перестал кидаться на железную дверь, но служебное рвение все еще клокотало в нем, и он лягнул Байкала, не вовремя оказавшегося рядом. Пес, отличавшийся необыкновенно добрым нравом, мужественно выдержал пинок и непременно простил бы милиционеру эту грубость, если бы меня не было рядом. Желая доказать мне, что не зря ест свой хлеб, Байкал молча вцепился зубами в резиновый каблук милицейского ботинка.

— Ах ты собака! — взвыл милиционер, прыгая на одной ноге и пытаясь дотянуться до нагрудного кармана, в котором у него лежал свисток. — Урою!

— Что люди недисциплинированные, что собаки, — сделал умозаключение второй милиционер. — Обширный упадок массовой нравственности… Надо плюнуть ему в глаз — сразу отцепится!

Убегать я не собирался, но выпал настолько удачный момент, что не воспользоваться им было грешно: оба милиционера, позабыв про меня, стали плеваться в Байкала: один стрелял слюной редко и обильно, а второй часто и мелко. И я уже был готов сорваться с места и исчезнуть в ближайших кустах, как на дворовый пятачок, где разыгралась никем доселе не виданная тут драма, беззвучно выкатилась старенькая, но ухоженная и до блеска вымытая «Ауди». Передняя дверца раскрылась на ходу, и я увидел сидящего за рулем Мураша. Он смотрел на меня, скалил зубы, дергал головой и махал рукой, бессловесно приглашая меня в машину, что я тотчас и сделал. Уже потом, когда я оказался в салоне и Мураш на приличной скорости принялся кружить по дворам, с визгом закладывая виражи, я понял, что все же не следовало становиться должником этого человека, заведомо зная, что не смогу рассчитаться с ним.

— Не боишься, что они запомнили номер твоей машины и легко тебя найдут? — спросил я, когда Мураш заехал на территорию оптового строительного склада и задним ходом загнал машину под навес.

— А она не моя, — ответил он, выходя из машины. Ключи зажигания остались торчать в замке.

— Угнал?

— Нет, друг дал покататься.

Мы стояли между штабелей блоков, напиленных из ракушечника, и отряхивались.

— За что это они к вам прицепились? — спросил Мураш.

— Подозревают в убийстве, совершенном с особой жестокостью, — ответил я, заправляя майку в джинсы.

— Это серьезно, — покачал головой Мураш. — Надолго бы упекли за решетку, если бы не я. И не видать вам Минеральных Вод во всем обозримом будущем.

Окольными путями Мураш опять начал выкатывать прежнюю тему.

— Все равно не могу, — отрезал я. — Разве что попозже. Вот слетаю в Минводы, решу там все свои проблемы, вернусь, и тогда поговорим про Джанлак.

— Не пойдет, — возразил Мураш. — Потом поздно будет.

— Почему поздно? Несколько дней ничего не решают.

— Они решают все, — упрямо стоял на своем Мураш. Подумав, он уточнил: — У меня отпуск закончится. И вообще…

Я молча протянул ему руку. Мураш выждал паузу, глядя на мою ладонь так, как смотрит покупатель на некачественный товар. Наконец он ответил на рукопожатие — с неохотой, как бы делая одолжение, потому как этот жест означал примирение, отказ от дальнейших попыток уговорить меня.