Рассказы

Через несколько минут Маруся знает все. Все известно и все забыто. Но я думаю: отчего девушка целовала долговязого?

- Мадам Кебчик, - говорю я, - приставьте лестницу в последний раз. Я дам вам десять рублей.

- Вы слетели с ума, как ваша лестница, - отвечает хозяйка и соглашается.

И вот я снова стою у отдушины заглядываю снова и вижу Маруся обвила гостя тонкими руками, она целует его медленными поцелуями и из глаз у нее текут слезы.

- Милый мой, - шепчет она, - боже мой, милый мой, - и отдается со страстью возлюбленной. И лицо у нее такое, как будто один есть у нее в мире защитник - долговязый.

И долговязый деловито блаженствует.

ХОДЯ

Неумолимая ночь. Разящий ветер. Пальцы мертвеца перебирают обледенелые кишки Петербурга. Багровые аптеки стынут на углах. Фармацевт уронил набок расчесанную головку. Мороз взял аптеку за фиолетовое сердце, и сердце аптеки издохло.

Никого на Невском. Чернильные пузыри лопаются в небе. Два часа ночи. Неумолимая ночь.

Девка и личность сидят на перилах кафэ "Бристоль". Две скулящие спины. Две иззябшие вороны на голом кусте.

- ...Ежели волей сатаны вы наследуете усопшему императору, то ведите за собой народные массы, матереубийцы... Но, шалишь... Они держатся на латышах, а латыши - это монголы, Глафира.

У личности по обеим сторонам лица висят щеки, как мешки старьевщика. У личности в порыжелых зрачках бродят раненые коты.

- ...Христом молю вас, Аристарх Терентьич, отойдите на Надеждинскую. Когда я с мужчиной - кто же познакомится?..

Китаец в кожаном проходит мимо. Он поднимает буханку хлеба над головой. Он отмечает голубым ногтем линию на корке. Фунт. Глафира поднимает два пальца. Два фунта.

Тысяча пил стонет в окостенелом снегу переулков. Звезда блестит в чернильной тверди.

Китаец остановившись бормочет сквозь стиснутые зубы:

- Ты грязный, э?

- Я чистенькая, товарищ.

- Фунт.

На Надеждинской зажигаются зрачки Аристарха.

- Милый, - хрипло говорит девка, - со мной папаша крестный... Ты разрешишь ему поспать у стенки?..

Китаец медлительно кивает головой. О мудрая важность Востока!

- Аристарх Терентьич, - прижимаясь к струящемуся кожаному плечу, кличет девка небрежно, - мой знакомый просют вас до себе в компанию...

Личность полна оживления.

- По причинам от дирекции не зависящим - не у дел, шепчет она, играя плечами, - а было прошлое с кое-какой начинкой. Именно. Весьма лестно познакомиться - Шереметев.

В гостинице им дали ханжи и не потребовали денег.

Поздно ночью китаец слез с кровати и пошел во тьму.

- Куда? - просипела Глафира, суча ногами.

Китаец подошел к Аристарху, всхрапывавшему на полу у рукомойника. Он тронул старика за плечо и показал глазами на Глафиру.

- Отчего же, Васюк, - пролепетал с полу Аристарх, - ты обязательный, право. - И мелким шажком побежал к кровати.

- Уйди, пес, - сказала Глафира, - убил меня твой китаец.

- Она не слушается, Васюк, - прокричал Аристарх поспешно, - ты приказал, а она не слушается.

- Ми, друг, - сказал китаец. - Он можно. Э, стерфь...

- Вы пожилые, Аристарх Терентьич, - прошептала девушка, укладывая к себе старика, - а какое у вас понятие?

Точка.

ИСУСОВ ГРЕХ

Жила Арина при номерах на парадной лестнице, а Серега на черной младшим дворником. Был промежду них стыд. Родила Арина Сереге на прощеное воскресенье двойню. Вода текет, звезда сияет, мужик ярится. Произошла Арина в другой раз в интересное положение, шестой месяц котится, они, бабьи месяцы, катючие. Сереге в солдаты иттить. Вот запятая. Арина возьми и скажи:

- Дожидаться тебя мне, Сергуня, нет расчета. Четыре года мы будем в разлуке, за четыре года мало-мало, а троих рожу. В номерах служить подол заворотить. Кто прошел - тот господин, хучь еврей, хучь всякий. Придешь ты со службы - утроба у мине утомленная, женщина я буду сношенная, рази я до тебя досягну?

- Дисвительно, - качнул головой Серега.

- Женихи при мне сейчас находятся: Трофимыч подрядчик, большие грубияне, да Исай Абрамыч, старичек, Николо-Святской церкви староста, слабосильный мужчина, да мне сила ваша злодейская с души воротит, как на духу говорю, замордовали совсем... Рассыплюсь я от сего числа через три месяца, отнесу младенца в Воспитательный и пойду за них замуж.

Серега это услыхал, снял с себя ремень, перетянул Арину геройски, по животу норовит.

- Ты, - говорит ему баба, - до брюха не очень клонись, твоя ведь начинка, не чужая.

Было тут бито-колочено, текли тут мужичьи слезы, текла тут бабья кровь, однако ни свету ни выходу. Пришла тогда баба к Исусу Христу и говорит:

- Так и так, господи Исусе. Я баба Арина с номерей Мадрид и Лувр, что на Тверской. В номерах служить подол заворотить. Кто прошел - тот господин, хучь еврей хучь всякий. Ходит тут по земле раб твой, младший дворник Серега. Родила я ему в прошлом годе на прощеное воскресенье двойню...

И все она господу расписала.

- А ежели Сереге в солдаты вовсе не пойтить - возомнил тут спаситель.

- Околоточный, небось, потащит...

- Околоточный, - поник главою господь, - я об ем не подумал... Слышишь, а ежели тебе в чистоте пожить?..

- Четыре то года - ответила баба. - Тебя послушать - всем людям разживотиться надо, у тебя это давняя повадка, а приплод где возьмешь? Ты меня толком облегчи.

Навернулся тут на господнии щеки румянец, задела его баба за живое, однако смолчал. В ухо себя не поцелуешь, это и богу ведомо.

- Вот что раба божия, славная грешница дева Арина возвестил тут господь во славе своей, - шаландается у меня на небесах ангелок, Альфредом звать, совсем от рук отбился, все плачет: что это вы, господи, меня на двадцатом году жизни в ангелы произвели, когда я вполне бодрый юноша. Дам я тебе, угодница, Альфреда ангела на четыре года в мужья. Он тебе и молитва, он тебе и защита, он тебе и хахаль. А родить от него не токмо что ребенка, а и утенка немыслимо, потому забавы в нем много, а серьезности нет.

- Это мне и надо, - взмолилась дева Арина, - я от их серьезности почитай три раза в два года помираю...

- Будет тебе сладостный отдых, дитя божие Арина, будет тебе легкая молитва, как песня. Аминь.

На том и порешили. Привели сюда Альфреда. Щуплый парнишка, нежный, за голубыми плечиками два крыла колышутся, играют розовым огнем, как голуби в небесах плещутся. Облапила его Арина, рыдает от умиления, от бабьей душевности.