Страница 19 из 97
Моя нежность мгновенно сменилась брезгливостью, а к горлу подступила тошнота. Огонь любви, спокойно горевший в моём сердце, внезапно вспыхнул всепоглощающим пламенем жгучей ненависти. Объятый ужасом, преисполненный отвращения, весь в панике, я нырнул в Тоннель и в чём мать родила с головокружительной скоростью помчался сквозь миры.
Это путешествие я помню очень смутно. Вряд ли тогда я управлял своими перемещениями сознательно; скорее, сработал приказ, внушённый мне в детстве: «Если ты смертельно ранен, если ты беспомощен, ищи приют в стенах родного Дома». Приказ сработал, командование взяло на себя подсознание, и очевидно, именно оно привело меня в Сумерки, которые я называл своей второй родиной, но на самом деле любил их больше, чем Царство Света.
Я вышел… нет – вывалился из Тоннеля под Аркой в Зале Перехода Замка-на-Закате. Меня знобило, я обливался холодным потом, я был совершенно голый и еле держался на ногах. Словно в тумане я увидел глазеющих на меня стражников и открыл было рот, чтобы позвать их, как вдруг желудок мой скрутило от нового приступа тошноты; я согнулся пополам, меня вырвало, после чего я рухнул на пол и потерял сознание.
Очнулся я лишь через десять часов, разбитый и опустошённый, однако кризис уже миновал. С физическими и психическими последствиями пережитого мной нравственного шока мне помогла справиться моя маленькая тётушка Диана – тогда ещё не моя любимая, а просто моя лучшая подруга, моя младшая сестричка. Ей и только ей я рассказал о том, что случилось; у неё я нашёл поддержку, сочувствие и понимание.
С тех пор я не виделся с Бекки и старался не думать о ней, но полностью забыть её я не смог. То, что я совершил, пусть и невольно, было самым гадким поступком всей моей жизни, и любое напоминание о нём вызывало у меня стыд. Дети Света, мягко говоря, не питали тёплых чувств к детям Израиля, поскольку последние в период становления нашего Дома чуть не сокрушили все планы моего прадеда, короля Артура. И хотя официально антисемитизм у нас не поощрялся, он всё-таки присутствовал и присутствовал ощутимо. Однако после случая с Бекки я стал одним из тех немногих Светозарных, кто относился к израильтянам без тени враждебности; а яростные борцы с мировым сионизмом, невзирая даже на то, что я был принцем, сыном короля, занесли меня в свои чёрные списки. И никто, кроме Дианы, понятия не имел, что моя расовая терпимость – дитя любви, закончившейся ненавистью, и рождена она в тяжких муках раскаяния…
Я тряхнул головой, прогоняя прочь воспоминания. Брендон, всё это время смотревший на меня, истолковал моё поведение по-своему.
– Я понимаю, Артур, тебе трудно в это поверить. Внутри каждого человека столько грязи, что лишь он сам может терпеть её, да и то не всегда. А для постороннего увидеть её, прикоснуться, попробовать – в лучшем случае противно. Всё это так; но ведь должны же быть исключения. Те самые исключения, которые подтверждают общее правило, исключения, без которых это самое правило становится бессмысленным. В случае с Даной как раз имело место такое исключение, и вместо всего наихудшего, что в ней есть, что есть в каждом человеке, я увидел самое прекрасное. Может быть, мне помог опыт общения с Брендой. Мы научились терпеть грязь друг друга, как свою собственную; в некотором смысле, она у нас общая. И отношения между нами сродни отношению других людей к самим себе: толика презрения, изрядная доля скепсиса и безграничная самовлюблённость.
– Похоже, вы не мыслите себя друг без друга, – сказал я.
– Ещё бы, – кивнул Брендон. Затем он подозрительно покосился на меня и добавил:
– Но если ты намекаешь…
– Ни на что я не намекаю, – поморщившись, произнёс я. – И знаешь, брат, мне кажется, что вы с Брендой отчасти сами виноваты в том, что вас подозревают в кровосмешении. Ваши настойчивые утверждения, что между вами ничего нет, не было и быть не может, производят обратный эффект. Я-то, положим, верю вам, потому что хочу верить, однако вынужден признать, что ваш излишний пыл настораживает. Будь я объективен по отношению к вам, я бы, пожалуй, припомнил пословицу, которая гласит, что дыма без огня не бывает. Или другую, ещё более меткую – на воре шапка горит.
Брендон был явно обескуражен моим ответом. Несколько секунд он в недоумении смотрел на меня, потом смущённо отвёл взгляд, достал из кармана сигарету и закурил. Сделав глубокую затяжку и выдохнув дым, он сказал:
– Хорошо, Артур, мы с Брендой учтём твоё замечание. И кстати, о горящих шапках. Всякий раз, когда речь заходит о Дане, у тебя слегка дрожит голос, а порой краснеют щёки. С чего бы это?
Сначала я почувствовал лёгкое раздражение и хотел было посоветовать Брендону не совать свой нос в чужие дела. Но потом я сообразил, что он вовсе не поддевает меня, и его вопрос продиктован не праздным любопытством. Моё раздражение мигом улетучилось.
– Да никак ты ревнуешь, братец! – сказал я.
– Ревную, – честно признался Брендон. – Я же говорил, что у меня серьёзные намерения. Поэтому мне небезразлично всё, что между вами происходит. А между вами что-то нечисто – это и ослу понятно. Вы любовники?
Я вздохнул, забрал у Брендона сигарету, в три затяжки докурил её и выбросил окурок за борт.
– Нет, – ответил я. – Мы не любовники и никогда не станем любовниками. – Боясь, что мои слова прозвучали не слишком убедительно, я поспешил добавить:
– Ты ошибаешься, считая меня своим соперником, Брендон. Не я твой соперник.
– А кто же?
– Морган Фергюсон. Относительно Даны у него тоже серьёзные намерения. Он собирается развестись с женой, чтобы жениться на ней.
– Ага, – сказал Брендон, нахмурившись.
– Вот то-то же. И я считаю своим долгом предупредить вас обоих – во избежание возможных недоразумений.
Пока мой брат переваривал полученную информацию, я сунул руку за отворот камзола и извлёк оттуда небольшое круглое зеркальце. Брендон собирался встать и отойти в сторону, но я жестом велел ему оставаться на месте.
Рябь… Туман… Контакт.
Я увидел лицо Даны в обрамлении золотисто-рыжих волос, которые беспорядочно разметались по подушке. Она смотрела на меня, сонно улыбаясь, и часто моргала своими большими зелёными глазами. Лично для меня нет зрелища прекраснее, чем вид нежащейся в постели девушки, и мне стоило больших усилий не залюбоваться ею в присутствии Брендона.