Азеф

III

По внешности Азеф был грузный, толстый, очень некрасивый человек с тяжелым, набухшим лицом, с оттопыренной нижней губой. Об его безобразной наружности говорят все встречавшиеся с Азефом люди. Но и в этом разобраться не так легко. Некоторые свидетели утверждают, что "глаза у него всегда бегали, и он никогда не смотрел в лицо собеседнику",-- примета слишком принятая в изображении преступников для того, чтобы быть верной. Ю. Делевский пишет о "змеином взгляде" Азефа.

Однако другие революционеры находили у него "хороший, приятный взгляд", "прелестную улыбку" -- и до сих пор твердо на этом стоят. В. М. Чернов в своей речи на суде над Бурцевым говорил: "Надо только хорошо всмотреться в его (Азефа) лицо и в его чистых, чисто детских глазах нельзя не увидеть бесконечную доброту.7

7 В. Б. Бурцев. Как я разоблачил Азефа, гл. XIII.-- Автор.

С. Басов-Верхоянцев отмечает "двойное лицо": накладное, каменное, и скрытое, "с печальными глазами". По фотографиям судить трудно,-- Азеф, кстати, не любил сниматься. Но общее впечатление, конечно: "не дай Бог встретиться в лесу ночью".

Писал он свои донесения не очень литературно, не очень даже и грамотно, но всегда ясно и толково. Редакторы, повторяющие молодым сотрудникам: "фактов побольше, фактов", были бы им довольны: фактов у него всегда много. Революционеры (за редкими исключениями) в ту пору были особенно падки на цветы красноречия. Один (в частном письме!) пишет о "гидре самодержавия", о "когтях деспотизма", о "пошлом периоде мещанского довольства, охватившего мертвящей петлей европейские страны". Другой описывает, как "русские Лекоки разглядывали мозолистую руку, сразившую царского опричника". Третий еще красноречивее: "Девятьсот пятый год умирал, распластавшись на кривых улицах Москвы, залитых рабочей кровью". Азеф не любил цветов красноречия. Тон его писем простой и деловой. Недоброжелатели считали его человеком мало образованным. Однако на партийном следствии, после разоблачений, один из свидетелей рассказал, как однажды в Москве Азеф выступил на заседании марксистского кружка: "Спор шел вокруг имени Михайловского. Новый гость (Азеф) молчал. Но вот он поднялся и взволнованным голосом начал защищать Михайловского, упирая, в особенности, на теорию борьбы за индивидуальность. Речь продолжалась довольно долго и произвела на окружающих впечатление своей искренностью и знанием предмета".8

8 Заключение судебно-следственной комиссии по делу Азефа, стр. 17.-Автор.

Мы все учились понемногу, впечатление в ученом споре можно было в крайнем случае произвести и одной "искренностью",-- а уж искренности у этого человека было достаточно.

Под конец его карьеры положение Азефа стало очень трудным. Он должен был убивать и выдавать, убивать и выдавать; напрягая все силы для соблюдения наименее опасной пропорции выданных и убитых людей...

В одном из французских монастырей есть картина "Наказание дьявола". Дьявол обречен держать в руках светильник, похищенный им у св.Доминика; Светильник догорает, жжет пальцы дьявола, но освободиться от него дьявол не имеет силы: он может только, корчась, перебрасывать светильник из одной руки в другую,-- жжется то правая, то левая рука. Приблизительно в таком положении был Азеф к моменту его разоблачения.

IV

Кто разоблачил Азефа?

Известно, говорят, имена пяти женщин, "на руках которых скончался Шопен". Я не хочу сказать, что разоблачение великого предателя дало повод к сходному спору. Шутка совершенно не соответствовала бы трагическому характеру события (как, впрочем, и в вопросе о кончине Шопена). Но когда будущий историк займется выяснением того, кому именно принадлежит здесь авторское право, он должен будет перебрать не менее десяти имен.

У нас есть сведения, что один из профессоров Азефа по политехникуму выразился о молодом студенте так: "Ах, этот шпион!" К сожалению, не дошло до меня имя немецкого профессора, далеко превзошедшего проницательностью и революционеров, и Департамент полиции.

Летом 1905 г. один из видных петербургских социалистов-революционеров Ростковский получил на службе письмо без подписи, в котором его извещали, что в партии есть "серьезные шпионы", "бывший ссыльный некий Т. и какой-то инженер Азиев, еврей". Когда Ростковский вернулся со службы домой, у него в гостях сидел известный ему под кличкой "Иван Николаевич" важный нелегальный гость -- Азеф. Не долго думая, Ростковский показал гостю письмо. "Иван Николаевич" прочел и заявил: "Т. это Татаров, а Азиев -- это я, Азеф".

И Ростковский, и вожди партии не придали значения анонимному письму. Но какое самообладание, какие нервы нужны были, чтобы ничем себя не выдать при такой неожиданности и ограничиться саркастическими словами: "Азиев -- это я, Азеф"! Вот и суди о тех "сюрпризцах", которыми, вслед за Порфирием Петровичем, хитрые следователи оглушают подозреваемых в преступлении людей.

Сходный случай произошел, по рассказу П. О. Ивановской, в Женеве на встрече Нового (1905) года. Русская колония революционеров была в полном сборе. "Говорились пламенные, дерзкие речи, с вдохновенными лицами, молодежь пела и кружилась в обширном зале. Азеф гулял по залу и любовался молодежью. Когда речи, пение и танцы надоели, сели играть в почту. Азеф не прочь был поиграть и в почту. Ему принесли письмо. Он раскрыл и "самоуверенно-снисходительно" прочел вслух; в письме называли его подлецом, негодяем и предателем.

Подозрения против Азефа высказывали в разное время Крестьянинов, Мельников, Мортимер, Делевский, Агафонов, Тютчев, Трауберг. Вожди партии, от Гершуни и Гоца до Чернова и Савинкова, относились, повторяю, пренебрежительно к таким обвинениям; за это впоследствии их самих всячески поносили в разных революционных и нереволюционных кругах. "Хороша же партия, где подобные субъекты могут вращаться шестнадцать лет",-- сказал защитник Лопухина А. Я. Пассовер. Теперь к этому можно отнестись вполне объективно. Неосторожность и легковерие были, но преувеличивать их не надо,-- столь же неосторожен был ведь и Департамент полиции, учреждение далеко не легковерное. Чужая душа -- потемки, и никто не обязан уметь в чужой душе читать. Громить Савинкова за то, что он не распознал провокатора в Азефе, так же странно, как, например, обвинять В. В. Шульгина за его памятную поездку в Россию. В настоящее время мы все, конечно, окружены тайными большевистскими агентами. Об иных знакомых и нам когда-нибудь будет неловко вспоминать.