Бог X.

— Что же ты такой дешевый букет купил, слабый ты человек!

А мужчины бесятся, когда их слабыми называют — он букет швырнул в угол… но потом все равно приходил, упрашивал. Я не вернулась.

Русские исповедуются с отчаянной легкостью, словно раздеваются на публике.

— После Америки возврата в Россию нет, — неожиданно добавила Саша. — Здесь заряжаешься силой предпринимательства, она в России еще редкость. Хочу открыть свой детский сад. И я здесь нашла Бога. Через пастора… Он неженатый.

В дверях ее скромного дома возник человек, о ком я уже был наслышан от Саши — Николай Борисенко. Горный инженер бежал с Чукотки:

— Я чудом остался жив, — признался он. — На Чукотке все воруют. А я, урод, — честный. Вот и сижу здесь. Сначала работал в золотой компании, теперь таксист. Поездим ночью на моем «вэне»?»

Ночь была бурной. В Номе пьют не хуже, чем в России. Эскимоски-алкоголички, теряя туфли и украшения, требовали везти их, не вяжущих лыка, из одного ночного бара в другой, то одних, то с мужчинами. Когда Николай простаивал без дела, он «крыл» Ном не хуже Чукотки:

— Знаете, на чем стоит Ном? На паразитстве! Федеральные власти разрешают эскимосам бить морских животных, во всем льготы. И те деградируют, дерутся, домогаются малолетних дочерей — из политкорректности об этом не принято писать. Эскимосы сосут из государства ссуды. А белые крутятся вокруг эскимосских денег. Некоторые женятся на эскимосках, как на кредитной карте!

Я вышел на рассвете из такси, как отравленный. Есть черта у русских правдолюбцев — утопить мир в чернухе. И я понял, почему Саша предпочитает Николаю неженатого пастора.

Странный американец

Я бесцельно слонялся по Ному несколько дней, в ожидании полета на острова Диомеда, пока не встретился с хозяином магазина «Чукотско-Аляскинская компания», Виктором Голдзберри. Он торгует изделиями из кости морских животных, матрешками, всем, чем угодно, но для себя составляет родословную эскимосских семей. Он зарылся в эскимосскую реальность так глубоко, что у него от этого погружения огромные черные круги под глазами, медленная, вязкая речь и вера в шаманство.

— В поселке Коцебу, — рассказал Виктор, — несколько лет назад умер самый уважаемый шаман. Но местные жители говорят, что они встречают его на улицах. На земле эскимосов все возможно. Тем более, что эскимосы сильно натерпелись и должны защищаться. Их травили обе страны, и Россия, и Америка. Но по-разному. Шаманов в Советском Союзе считали «классовыми врагами», в Америке — «злом», несовместимым с христианством. Эскимосские танцы «зажимались» в России как пережиток язычества. В Америке миссионеры уничтожали ритуальные маски. В 1950-е годы изучение эскимосского языка в СССР каралось как проявление буржуазного национализма. На Аляске говорить на местном языке в школе считалось учителями «неамериканским делом».

Вместе с тем, русские и американские эскимосы общались даже тогда, когда Советский Союз закрыл все границы. Острова Большого и Малого Диомеда были единственным исключением. Даже во времена великого террора 30-х годов Сталин принял парадоксальное решение не мешать эскимосам жить. Однако в 1948 году, по рекомендации Суслова, граница была закрыта в один день, и полярная «берлинская стена» продолжалась до 1989 года.

— Но даже когда граница была на замке, — заметил всезнающий Виктор Голдзберри, — случались необыкновенные истории. В 70-х годы разыгралась эскимосская версия Ромео и Джульетты. Эскимоска Марта Озенна с Малого Диомеда влюбилась в солдата советского гарнизона. Они тайно встречались на американском острове. Ее родители не препятствовали любви. Напротив, решили познакомиться с солдатом. Но в гостях у своих новых друзей солдат напился и обменял советское обмундирование на американские унты и меховую парку. Пора возвращаться в гарнизон, а он был настолько пьян, что не мог идти. Его посадили на снегоход, довезли до русского поста, напротив которого он, как бревно, вывалился в снег. Больше его на американской стороне не видели, и что стало с ним — неизвестно.

Но с тех пор на Малом Диомеде запрещена торговля спиртным.

Кексовые острова

Если возможен такой фантазм — развлечение со смертью, то спросите о нем у Эрика Пениталла. Бывшему летчику американских ВВС во Вьетнаме, молчаливому силачу не хватает одиночества в воздухе. На досуге он делает сани для собачьих упряжек и мчится тысячи миль один по полярной пустыне полярной ночью из Нома в Анкоридж. А по средам связывает остров Малый Диомед с США. На малогрузном ярко-зеленом вертолете «Мессер Шмидт», берущем на борт только одного пассажира, я невольно принял участие в его фантазме.

Взвившись над плешивыми холмами, вертолет взял курс на север. Он пролетел по кромке побережья, а затем пошел над Беринговым проливом. За нас взялся ветер. Мы были люлькой, повисшей над айсбергами и смертоносной водой, двумя человеческими игрушками с огромными наушниками. Нас стало так болтать и крутить, что я проникся жизненной интригой Эрика: это — наркотик риска. Во время полета я задал один вопрос:

— Как было на войне?

Он повернулся ко мне и сказал:

— Хорошо.

Вертолет так качнуло, будто рядом взорвалась ракета. Эрик резко спланировал вниз. Теперь мы шли почти над поверхностью пролива. Мы были компьютерной гонкой между айсбергов, с запасом по одной жизни на каждого.

Через час на горизонте всплыли острова — испеченные кексы с белым верхом. Русский — продолговатый, другой — овальный. Один на семейный десерт; другой можно съесть в одиночку.

На подлете к полярной выпечке, к этим кексовым островам, я вдруг понял, что в океане сошлись две огромные страны — это было неразделенное одиночество вдвоем. На скалах американского острова, вверх по горе ютились дощатые домики эскимосского поселка Иналик — прямо напротив русского НИЧТО. Мы прошли по центру узкого пролива между островами, по разделительной линии стран и дней, и сели на пятачке у воды, пугая чаек. На русском острове Эрик никогда не был.

Я открыл дверь вертолета и буквально свалился на голову встречавшему меня родному дяде Берни, Патрику Омиаку — эскимосскому старосте острова, горделиво назвавшего себя the President of the Native Village of Diomede, командиру около 200 жителей.

Внучка, не бросайся какашками!

Реальность делает шпагат, когда имеет дело с эскимосами. С одной стороны, Патрик — обычный эскимос с гутаперчивым лицом и американскими лозунгами.

— Мой идеал — культура и свобода, — по-свойски объявил он, когда, разместившись у него в доме, мы поглощали горячую куриную лапшу из пакета. Но, с другой стороны, он даже и не Патрик, а Тинарий, духовный вождь племени. В него вошли душа и имя умершего лидера чукотских эскимосов:

— Его слепой сын на Чукотке ощупал меня и сказал: «Ты унаследовал даже тело моего отца: такой же худенький!».

Пятилетняя внучка Тинария-Патрика, подсевшая к лапше, перекрестилась и с минуту молилась христианскому богу. Иисус висел картинкой возле буфета с русским сине-белым чайным сервизом. В доме царили идеальный комфорт: — «Мы — часть великой Америки!» — говорили холодильник, телевизор, новейшая отопительная система, — и свойственный эскимосскому жилью беспорядок: одежда, еда, простыни — все было перевернуто. Другая внучка, совсем еще маленькая, сидевшая на горшке в центре комнаты и евшая шоколад, принялась бросаться в сестру своими какашками.

— Внучка! — крикнул президент острова. — Перестань бросаться какашками!

Но та бросалась, и — была отшлепана президентом по рукам. Внучка ревела, американский телевизор рвало боевиком, звонил телефон, вбегали и выбегали разгоряченные мальчишки, игравшие в прятки. Лица мальчишек были доисторические, похожие на широкие удивленные морды морских животных, шкуры которых развешены по деревне для просушки. У мальчишек были странные физические дефекты глаз, ушей, зубов — словно им передались по наследству искореженные борьбой за существование лица предков. При этом это были истинные американцы в шортах, белых носках, с загорелыми ногами. На куртке одного из них крупно написано NO FEAR. Мальчишки носились друг за другом по всей деревни, по снегу и талой воде, по ручьям, бегущим с горы, но не со звонкими криками, а с шумным утробным дыханием и с мороженым в руках — для них наступил разгар лета. Парадокс: им не могут найти здесь учителя эскимосского языка; они почти его не знают. Скоро они все вольются в общеамериканский котел и растворятся средним классом.