Последняя дверь

- ...Василий дома? - спрашивал он через полчаса, остановившись у дома, на котором развевался красный флаг.

Пожилая украинка зорким взглядом окинула гостя.

- А вы кто будете?

- Скажите, Егоров. Егоров Саша приехал.

Женщина крикнула что-то в окно, и через минуту на крыльцо выскочил высокий парень в майке, легких спортивных брюках и тапках на босу ногу. Черный чубчик весело дыбился над высоким лбом. Карие глаза сверкали приветливо и ласково.

- Сашок! Здравствуй, дорогой! Заходи, будь ласка... Ну и вид! Хлебнул нашего чернозема?

Они обнялись.

- Привет, марсианин, привет! - улыбаясь, говорил Егоров. - Не выдержала душенька? Сбежал до дому?

- Не выдержал, и не говори. Заехал с космодрома в академию, сдал документы - и здоровеньки булы! Они, правда, собирались меня пихнуть в какой-то санаторий, но я уговорил их, что дома у меня и санаторий, и профилакторий, и...

- ...дивчина с бровями, гарными, як мисяц?

- Одним словом, стопроцентная многокомпонентная экологическая система, обеспечивающая космонавту самый высокий моральный и физический тонус. Проходи, пожалуйста.

Пока Егоров плескался под душем, Василий раз десять зашел и вышел, принося то полотенце, то особое мыло "Нептун", которое выдавалось только космонавтам, то, наконец, просто так - сказать что-нибудь веселое и хлопнуть Егорова по тощей спине.

- Я считаю, - говорил Егоров, наблюдая за черноземными ручьями, бегущими от его ног, - что украинская грязь недостаточно отражена в произведениях классиков литературы...

- ...и науки, - докончил Василий.

- Именно. Ведь воспеты же украинская ночь, могучий и широкий Днепр, украинские девчата и даже тополя. Почему же нет обширных исследований и звонких стихов о черноземном царстве темных сил, агрессивно действующих после дождя?

- Мало того - по этому вопросу нет и достаточно компетентных научных монографий. А ведь какая благодатная тема пропадает для десятка кандидатских и двух-трех докторских диссертаций!

- Еще бы! - подхватил Егоров. - Грязь можно классифицировать по давности возникновения - застарелая грязь...

- По тяговому усилию, которое нужно применить, чтобы оторвать ногу от почвы.

- Легкая грязь - килограмм, тяжелая - полтонны...

- Цифры диссертанта, приведенные в части характеристики тяжелой грязи, по-видимому, несколько завышены. Наши опыты дают величины на порядок ниже, что, конечно, нисколько не умаляет достоинства проделанной работы, и диссертант безусловно... - забубнил Василий, сгибаясь крючком над воображаемыми листками отзыва официального оппонента.

- ...заслуживает присвоения ему звания кандидата грязноватых наук! закончил Егоров.

Василий торжественно пожал ему руку.

- Будешь жить в мансарде вместе со мной, ладно? - сказал он. - Я бы дал тебе отдельную комнату, но у меня уже живет один гость. Сегодня прилетел.

- Кто? - спросил Егоров.

- Из партии Диснитов, он вместе со мной работал на Марсе.

- Вот как! А откуда он?

- Откуда-то из Америки.

Егоров поднял брови:

- Какого лешего ему от тебя нужно?

- Я потом тебе расскажу, - ответил Василий. - Идем, я представлю тебя моим домашним.

Домашних оказалось двое: мать - та самая пожилая украинка с зорким взглядом, и сестра Василия, молодая дивчина, высокая, с озорными карими глазами, очень похожая на брата. Пожимая руку Егорову, она улыбнулась и сказала:

- Вася много говорил о вас...

- Ну и как? - спросил Егоров.

- Так, ничего... - хитро прищурилась девушка.

- Оксана, не морочь Саше голову, лучше сбегай в магазин, - прервал ее Василий.

- А твой американец где? - спросил Егоров, когда они поднялись в комнату Василия.

- Спит, - ответил космонавт, потягиваясь. - Как приехал, так и завалился спать.

Егоров с завистью посмотрел на великолепное тело Василия. Богатырская сила и неодолимое здоровье чувствовались в каждом движении этого ладно скроенного парня.

- Поговорим? - спросил Егоров.

- После завтрака. Матери сейчас помочь надо по хозяйству. Все же они вдвоем с Оксаной, без мужчины трудно.

- Валяй действуй. Если я понадоблюсь, позови.

Василий спустился вниз. Оставшись один, Егоров огляделся. Большая комната производила странное впечатление. Судя по вещам и мебели, кто-то очень смело соединил в ней лабораторию, библиотеку, космический музей, гостиную и спальню. Впрочем, последняя была представлена только узкой кроватью, покрытой простым шерстяным одеялом. Над ней висело четыре фотографии Василия: в школе - маленький вихрастый озорник, напряженно глядящий в объектив, и три космических снимка, все почему-то сделанные на Луне. "Странно, ни одного с Марса, а он был там раз пять", - подумал Егоров.

Он погладил дорогие переплеты книг по космонавтике, занимавшие целую стену, щелкнул по серому лунному камню, напоминавшему застывший гребень волны, улыбнулся модели навигационного пульта космического корабля. Он хорошо знал эту штуку, Василий сделал ее, еще когда они вместе учились в Институте космической геологии. Потом подошел к широкой, в четыре створки, стеклянной двери, выходившей на балкон. Он распахнул ее и оказался в огромной галерее, открытой с трех сторон. Сверху, защищая от прямых солнечных лучей, натянулись полосы шелкового навеса.

Егоров увидел село в сочных темно-зеленых пятнах деревьев, уютные домики с белоснежными стенами, вышки с автолетами, сверкавшими на солнце яичными и пурпурными боками. Где-то кричал петух, мычала корова. Над Музыковкой стояло синее марево, обещавшее жаркий день.

Егоров глубоко вдыхал крепкий воздух, растворивший запахи трав и цветов. От яркого света и блеска у него слегка кружилась голова. Егоров думал, что сейчас в Москве он сидел бы в душной комнате, где много курят, и подсовывал бы "Большой Бете" бесконечные ряды цифр, извлеченных из данных георазведок Луны и Марса. И ждал бы и нервничал, пока умная машина не выдаст ответа, подтверждающего или отрицающего его догадку, его способность предсказывать. Потом будет вечер. Плавая в бассейне или сидя за стойкой "Кратера", он попытается выгнать усталость из тела, из клеток мозга, ослабить натянувшиеся до предела нервы. А на другой день опять начнется все сначала. Иссушающая душу работа, обидные неудачи, просчеты и победы, ставшие обязательной нормой. Победы, которые не радуют в то время, когда его жизнь проходит за пультом счетной машины, светит такое нежное радостное солнце и поет сладкий ветер.