Страница 68 из 69
Теперь нам известно еще кое-что. В ноябре 1944 года над головой Штромбека стали сгущаться тучи. Сведения об "объекте В", как именовалась машина в нацистских документах, попали к непосредственному шефу Штромбека - Мюллеру. Этот высокопоставленный палач не любил медлить. Штромбек начал срочно заметать следы. Он приказал тайно арестовать и умертвить всех сотрудников лаборатории. Однако, видимо, приказ был выполнен несколько неумело. Арестованных сначала отправили в концлагерь, а уж потом ликвидировали. Мюллер узнал об этом. Отныне судьба Штромбека была окончательно решена. Его судили при личном участии Кальтенбруннера. Вот, собственно, и все. Дальнейшее уже известно. "Объект В" поручили ведомству Крюгера, которое занималось печатанием фальшивой валюты... По-прежнему неясно, как машина очутилась в Институте физики вакуума. Но это уже несущественная деталь. Тем более что в ближайшее время ее можно будет прояснить... Я думаю, что Комиссия, которая занималась трофейным оборудованием, направила незнакомый агрегат на экспертизу в Академию наук. Скорее всего так оно и было...
АКАДЕМИК СВЕТЛОГОРОВ (Институт кибернетики). А я не знаю, где кончается машина и начинается человек...
20
Сквозь двойное стекло координационно-вычислительного центра Михаил видел бескрайнее бетонированное поле. Ледяная глазурь покрывала ажурные конструкции дальних стартовых установок. Тронутые лучами утреннего солнца, они сверкали неистовым хрустальным блеском.
Дул южный ветер. Над горизонтом неслись облака. Влажное дыхание Атлантики, напоенное душистой теплотой циклонов и светом тропических гроз, обрушивалось на прозрачную стену телеметрического зала. Слышно было, как ветер поет в алюминиевой чаше радиотелескопа. Это напоминало эхо, живущее в перламутровых извивах океанских раковин. Грозно темневшие на розовом фоне медкорпуса траурные ели встречали порывы ветра сердитой дрожью дремучих лап.
- Не надоело еще?
Михаил обернулся. За спиной стоял Урманцев, зябко поеживаясь и потирая ладони. Один глаз у него был закрыт черной повязкой.
- А-а... Это вы, Валентин Алексеевич... Как глаз?
- Ничего, брат, лучше. Обещают сто процентов... А ты все загораешь здесь?
- Надоело, Валентин Алексеевич! Все не запускают и не запускают. И главное - даже не говорят, когда...
- Такой уж у них порядок, Миша. Приходится терпеть.
- Но ведь это же наш спутник!
- Наш-то он наш, конечно. Только к запуску нас все равно не допустят. У них своя задача, у нас - своя. Спутник наш, ракеты их. Вот когда выведут спутник на орбиту, тогда и настанет наш черед командовать парадом.
- Да знаю я... Больно уж долго они канителятся.
- А может, они уже запустили. Ты-то почем знаешь?
Михаил недоверчиво усмехнулся и показал пальцем в сторону стартовых площадок:
- Никакого шевеления за последние трое суток там не замечено, товарищ начальник.
- Во, чудак человек! А кто тебе сказал, что запускать будут именно там?
- Мне? Никто ничего не сказал... А где же еще, если не там? Мы же здесь.
- Тут такое хозяйство, что... Одним словом, запуск может быть произведен где угодно. Отсюда только будет послана команда. Посему не торчи ты у окна. Сходи лучше в буфет, попей кефира. Будешь нужен, вызовут по радио. Там есть динамик.
Подольский со все возрастающим удивлением слушал Урманцева. Впервые он видел обычно сдержанного и самоуглубленного Валентина Алексеевича таким возбужденным. "Наверное, волнуется за свой телеинтерферометр", - подумал Михаил и на всякий случай спросил:
- Как вы полагаете, сегодня запустят? Хорошо бы запустили, а то ждать уже невмоготу.
- Попей пивка, полегчает.
- Да что это вы меня все в буфет гоните!.. Может, проверить еще раз? А, Валентин Алексеевич?
- Все уже проверено и учтено могучим ураганом.
- А криостаты? Вдруг пригодятся на крайний случай?
- Криостаты? В космический холод криостаты?! Ну нет, брат, я не намерен обогревать своими дровами вселенную.
Он неожиданно засмеялся. Шумно и коротко. Михаил недоуменно уставился на Урманцева.
- Ты прости, брат, - Урманцев смутился. - Это я так, от избытка чувств... Анекдот вспомнил один, исторический. Хочешь - расскажу?
Михаил кивнул.
- Так вот, Миша. Ты со своим криостатом напомнил мне старика Нернста. Мало кто знает, что на досуге великий творец третьего начала термодинамики разводил рыбок. Однажды какой-то дурак спросил его: "Почему вы выбрали именно рыб? Кур разводить и то интереснее". И знаешь, что ему ответил Нернст? Он совершенно невозмутимо изрек: "Я развожу таких животных, которые находятся в термодинамическом равновесии с окружающей средой. Разводить теплокровных - это значит обогревать своими деньгами мировое пространство". Недурно, правда?
- Это мне тоже напоминает одно анекдотическое высказывание, рассмеялся Михаил. - Оно очень коротко. Голубевод говорит: "Не понимаю, как это можно быть кролиководом!"
- В самую точку, - согласился Урманцев и, прищурившись на солнышко, сладко вздохнул. - Хорошо, брат! Весна, тает все... Кстати, о таянии... У того же Нернста, говорят, стояла на столе пробирка с дифенилметаном, который плавится при двадцати шести градусах. Если в одиннадцать часов утра кристаллы начинали таять, Нернст говорил: "Против природы не попрешь!" - и, захватив полотенце, отправлялся купаться на реку.
- Тонкий намек на купание? Хотите примкнуть к здешней команде моржей? Могу проводить.
- Экий ты злюка, право... Я ведь к чему весь разговор-то веду? Пойдем в буфет, хоть пива выпьем. У меня ведь, черствый и неделикатный ты человек, вчера предварительная защита была...
- Ну! Что же вы молчали, Валентин Алексеевич?!
- Да ты разве поймешь? - притворно вздохнул Урманцев и обреченно махнул рукой. - Ты не поймешь мятущуюся душу и не пойдешь с ней в буфет.
- Пойду! Пойду, Валентин Алексеевич. В буфет завсегда пойду. Я такой...
- Тогда в темпе.
Они попросили четыре бутылочки "двойного золотого". Валентин Алексеевич поймал убегающую через край пену губами. Потом взял стакан рукой и быстро выпил. Второй стакан он осушил уже мелкими, неторопливыми глотками. И только после этого, всыпав в пиво соль, которая закипела на дне стакана мельчайшими белыми пузырьками, стал медленно цедить напиток сквозь зубы.
- Дюжину раков сюда бы! Или, на худой конец, сушеных креветок.
- Можно еще моченый горох или соленую соломку, - поддакнул Михаил.
- Соленые бублички тоже очень хороши.
- Эстонцы берут к пиву салаку, - Михаил едва заметно улыбнулся.
- Датчане предпочитают плавленый сыр с перцем.
- А чехи - рогалики с крупной солью, укропом и тмином.
- Зато английский докер всему предпочтет булку и коробку крабов.
Михаил засмеялся и, поперхнувшись пивом, закашлялся.
- Сдаюсь, Валентин Алексеевич! - сказал он, откашлявшись. - Вы гурман и знаток, а я только сын лейтенанта Шмидта. Расскажите лучше, как прошла предварительная защита.
- Тяжело прошла. Со скрипом.
- Иван Фомич?
- И он тоже. Но особенно кипятились престарелые кандидаты. Один из них так прямо и сказал: "Я, дескать, Валю еще студентом помню, а он уже в доктора лезет".
- Ну и?..
- За меня академик один вступился. Очень остроумный мужик. "Правильно, - говорит, - вы рассуждаете. Абсолютно верно. Дадим ему докторскую степень лет в семьдесят, чтобы через год он благополучно скончался от инфаркта". Тут, конечно, поднялся хохот. Кто-то вспомнил про Эйнштейна и Галуа, кто-то привел данные, что средний возраст нобелевских лауреатов по физике тридцать два года - в общем сошло.
- Неужели только об этом и шла речь на защите?
- О чем же еще? Ведь все свои! Работа моя им уже в зубах навязла, сколько раз слушали... Потому-то и возник сей глубоко принципиальный спор. Многое еще в нашем научном деле предстоит налаживать... Многое!
- А Иван Фомич что?
- О! Этот иезуит, Игнатий Лойола! Он облил меня тягучим потоком патоки. Хвалил и превозносил до небес. Называл меня великим, гениальным и все такое прочее.