Страница 5 из 46
Карстнер заволновался, что из-за воздушной тревоги не попадет на свой экспресс.
— Все равно до отбоя ни один поезд не тронется с места, Так что сидите лучше здесь, — успокоил его кельнер.
— Почему?
— Искры из паровозных труб хорошо заметны с воздуха.
— Ах, так…
— Да, ничего не поделаешь, — кельнер отошел от стола.
От первых разрывов мелко задрожали бутылки на буфете. Застучали пулеметы. Хрип в репродукторе напоминал дыхание астматика.
Хлопнула дверь. На пороге выросли темные фигуры эсэсовцев с бляхами на груди. Один из патрульных остался стоять в дверях, двое других медленно прошли в зал.
«Мне, как всегда, везет», — подумал Карстнер.
— Всем оставаться на местах! Проверка документов.
Эсэсовцы медленно обходили столы, подолгу разглядывая документы в свете сильного электрического фонаря.
Тоскливое предчувствие сдавило горло Карстнера. Он осторожно потрогал внутренний карман, проверяя, на месте ли документы.
Прямо перед Карстнером появилась широкая, в нетерпении раскрытая ладонь.
Карстнер нащупал пальцами заграничный паспорт и вытащил его из кармана. Унтерштурмфюрер включил фонарь. Осветил фотографию. Направил резкий свет Карстнеру в глаза. Бросил паспорт на стол.
— Командировочное удостоверение!
Карстнер достал командировочное удостоверение.
— Почему не в армии?
— У меня язва двенадцатиперстной кишки.
— Дайте солдатскую книжку.
Карстнер полез в карман. Солдатской книжки там не было. Он вытащил брачное свидетельство, медицинскую карточку, справку о расовой полноценности, плацкарту, — солдатской книжки не было. Он отчетливо помнил, как человек с седыми висками вместе с остальными документами дал ему и солдатскую книжку. Фельдфебель запаса Пауль Дитрих, легко ранен на Сомме в 1915 году, награжден железным крестом, размер противогаза третий. Там говорилось и о язве двенадцатиперстной кишки.
Все это тревожно вспыхивало в памяти Карстнера, пока он лихорадочно ощупывал свои карманы. Он даже заглянул под стол, не упала ли случайно туда эта проклятая книжка.
— Ну?!
— Я, кажется, оставил солдатскую книжку дома, господин унтерштурмфюрер, — упавшим голосом сказал Карстнер.
Теперь он был совершенно спокоен. Он знал, что сейчас его заберут. Самое страшное уже случилось. Все остальное не стоит волнений.
— Вам придется пойти с нами.
— Возможно, солдатская книжка лежит в чемодане, господин унтерштурмфюрер. Мой чемодан в купе экспресса Гамбург — Копенгаген. Если вы позволите…
— Дайте вашу плацкарту.
Он взял плацкарту и осветил ее фонарем. Объявили отбой.
— Ташке! — унтерштурмфюрер подозвал второго эсэсовца. — Всех проверили?
— Точно так, унтерштурмфюрер. Все в порядке.
— На шестом пути вы найдете экспресс Гамбург — Копенгаген. Получите там чемодан вот по этой плацкарте.
Карстнер понял, что все кончено. И сразу вспомнил; не хватает только, чтобы при обыске у него нашли английские фунты с одинаковым номером. Унтерштурмфюрер стоял к нему спиной и разговаривал с Ташке. Неуловимым движением руки, на которое способны только карманные воры и люди, прошедшие концентрационные лагеря, он вытащил бумажник и по уклону далеко задвинутых под стол ног спустил его на пол. Бумажник упал без звука.
— Пойдете с нами, — обернулся к нему унтерштурмфюрер.
— Но мой поезд, господин офицер… Я же не успею на поезд…
— Поедете следующим. Мы дадим вам справку!
— Но…
— Не валяй дурака! На выход, живо!
Теперь с ним разговаривали настоящим языком. Пререкаться не было смысла. Карстнер встал из-за стола, поглубже затолкал носком бумажник и с удовлетворенным видом человека, исполнившего свой долг, пошел к двери.
2
«Сказал я ей: «Дарю тебе сердце мое», а она отвечает: «Ну что ж, для него у меня есть футляр на молнии…» И увидел я, что чувиха лицом благообразна и умом находчива. И тогда порешил я приобщить ее к лику святых путем медленной пытки на костре любви…»
— Мильч! К тебе пришли.
Лаборант электрофизической лаборатории Института физики вакуума Роберт Мильчевский спрятал исписанный мелким почерком лист бумаги в стол.
Черти, не дают творчески поработать. Похоже, Вадька так и не получит завтра этого письма. Придется дописывать дома. Неприятно. В отделе создается явно нездоровая атмосфера. Скоро дело дойдет до того, что весь рабочий день придется посвятить выполнению плана или беседе с посетителями. Грустно, девушки.
Мильчевский вышел в институтский коридор, длинный, как очередь в столовую, когда хочется есть. Солнечный свет из огромного окна падал на серый пластиковый пол, усиленно шлифуемый в течение рабочего дня подметками докторов, кандидатов и неостепененных товарищей.
Театр начинается с гардеробной, так полагал великий режиссер. Наука кончается в коридоре, так думал Мильч. Зато начинаются дипломатия и сплетни. Здесь ученые бросаются идеями, обмениваются симпатиями, заключают союзы.
Зеленые стены коридора разрезались на узкие полосы многочисленными белыми дверьми с табличками и надписями; «Вход строго воспрещен», «Сектор испытаний», «Вход воспрещен», «Лаборатория № 11», «Вход посторонним воспрещен», «Научно-технический отдел», «Лаборатория волновой функции», «С огнем не входить», «Брось папиросу» и так далее.
Возле залитого светом окна стоял молодой человек, нетерпеливо барабаня костяшками пальцев по подоконнику. Вокруг его гладко причесанной головы разливалось радужное апостольское сияние, за спиной сонм мечущихся пылинок поднимал и опускал легчайшие ангельские крылья.
Мильчевский сразу узнал эту фигуру, тонкую и подвижную, похожую на вопросительный знак. Патлач собственной персоной. Патлач — назло густо набриолиненным волосам, Патлач — отрицание новенького, только что с плеч заезжего туриста, костюмчика а ля Пари, Патлач — выражение внутренней разболтанной патлатой сущности. Вот он, в одежде херувима с крыльями и нимбом, окруженный со всех сторон запретами и надписями и… ничего? Не хватает только арфы, но она, очевидно, в одном из его бездонных карманов.
Мильч поморщился. Появление Патлача в коридоре научного института его шокировало. По его мнению, этот тип вообще персона нон грата, хотя и вполне годится для специального использования…
— Хм, — сказал Патлач вместо приветствия. — Качаешь науку с боку на бок? Двигаешь ее в сторону?
— Ты озверел? Чего заявился? Как нашел меня? Я же…
Патлач прищурился.
— Совершенно срочно нужно получить с одного будущего нобелевского лауреата небольшой должок за контрабандный японский транзистор.
Мильч покраснел.
— Была же договоренность на конец того месяца, — проговорил он.
— Что делать, времена меняются, цены подымаются, — беспечно сказал Патлач. — Нужны башли. Сегодня!
— Я сейчас не могу, — глухо ответил Мильч.
Патлач помолчал, расковыривая носком узкого туфля шов на пластиковом полу.
— Я так и думал. Эти мне Эйнштейны без сберкнижки. Тогда вот…
Он вынул из кармана пиджака плоскую длинную коробку.
— Небольшая услуга. Пусть полежит здесь денька два. В субботу принесешь к «Веге».
— Нет, — сердито сказал Мильч. Его и без того тонкие губы сжались в ниточку.
— Не надо, — мирно сказал Патлач.
— Что не надо? — возмутился Мильч.
— Не надо спорить. Моя просьба — пустяк, и ее следует исполнить.
В голосе Патлача было что-то, заставившее Мильча протянуть руку к коробке. Едва опустив ее в карман, он обнаружил, что собеседника уже нет. Был и исчез. Растаял, как эфемерида. Мильч тихонько ругнулся и пошел в лабораторию. Хорошо, что никто не видел.
Обыкновенный шантаж, размышлял он, садясь за столик, заваленный диаграммами от электронных потенциометров. Сначала ты покупаешь у своего полуприятеля импортный приемник. Очаровательную сверкающую безотказную штучку. Назло соседям и друзьям, на зависть случайным знакомым и прохожим. Их взгляды греют твою душу. Ты единственный обладатель вещи редкостной, почти уникальной. Потом тебе говорят, что твой идеал контрабандный. Может быть, кого-то где-то схватят и тебе придется фигурировать. Процесс, огласка, реакция на работе, реакция дома, реакция в институте. Сплошная химия. И вот неуверенной рукой ты впервые берешь краденую вещь, чтобы спрятать ее от усталой, сбившейся с ног милиции. Ты уже преступник, соучастник, барахольщик. Впрочем, у них, кажется, имеется точное определение для тех, кто прячет краденое. Как это… Неважно, Мильч, ты не помог майору Петрову с проницательным взглядом светло-серых глаз, и бедняга будет курить до утра в своем кабинете папиросы «Казбек». Ты покатился по дорожке, усеянной розами и шипами комфорта.