Страница 9 из 18
Все живое умеет маскироваться и друг дружку надувать. Теперь бабочки расположились в прихожей. На мебели, на стенах и потолке. Но не как попало, а в строгом соответствии с ранжиром. Вокруг каждой заметной особи пристроилось несколько мелких подхалимчиков. Заметные особи, в свою очередь, базировались неподалеку от вождей -- немногочисленных бабочек-гигантов, которые серыми пятнами обозначали узлы наметившейся крупноячеистой сети, регулярного узора, напомнившего Богуну срез живой ткани под сильным увеличением. Он пожал плечами: шизунец продолжался. Это, по-видимому, совершенно неизбежно в его положении. Неприятно, конечно… Замерев, всматривался он в шевеление на стенах и потолке. Самцы и самки, -- решил он вдруг. Те, что сидят и размышляют, самцы; а которые локтями работают -- самочки… или наоборот. Но наоборот -- это вряд ли! -- возмутилась его мужская суть. Сразу видно: центральные сидят где нужно и о деле думают; а эти, мелкота, язычками чешут, друг дружку подкусывают, совсем как в жизни… Мысль эта, ввиду недосыпа, показалась ему глубокой и в чем-то коренной. Он пришел в восторг от неожиданного выявления столь общего признака, разделяющего "инь" и "ян", и немедленно распространил идею на другие объекты мироздания. Действительно: неподвижные, как аксакалы, ядра атомов, а вокруг -- взаимодействующие облака контактных силовых полей, сонм отталкивающих друг друга частичек. На гарем смахивает. Или -- солнце, крепко держащее в гравитационной узде подчиненные планеты. Опять гарем, надо же! Словом, повсюду дуализм и противоположность полов. Везде явная диспропорция, даже у бабочек этих странных. Одни мы с тобою что-то слишком уж замоногамились, -- сказал он своему отражению в зеркале. Отражение кисло усмехнулось и солидарно подмигнуло ему.
– - Несправедливость! -- сообщил он двойнику. -- Нужно учится у природы. Раскрепощаться нужно.
– - Это исправимо, -- согласились стены. -- При надлежащем тонусе, в отсутствие противопоказаний…
– - Исправимо? в отсутствие?.. Ах вы балаболки! Учить меня вздумали!
Решительно взмахнув полотенцем, Богун, агент Надзора, поднял руку на живую иллюстрацию единства и борьбы противоположностей. И обмер, недоуменно разглядывая потолок. Бабочек не было. Ни единой. Нигде.
– - Да что ж это, привиделись они мне? -- бормотал он, бегая по кухне. -- Куда эти чертовы букашки задевались? Увижу -- убью! -- пообещал он кому-то.
И тут взгляд его упал на часы. Было без пятнадцати девять.
Он постоял задумчиво, -- мысли, как и бабочки, упорхнули в даль неведомую, -- и подошел к телефону. Время воруют, -- думал он, -- из-под руки воруют. Предупредить своих? Нет, рано. Возможно, это локальные наводки. Случайный выстрел… Мысли не хотели возвращаться. Когда не нужно -- лезут, толкутся; а понадобились -- не стало вдруг. Предчувствуя недоброе, вошел он в спальню, и, на этот раз спокойно, без лишних нервов, прикрыл за собой дверь. Так и есть: сюда переметнулись. Покачиваются, сложив пластиночкой крылья. Серые волны бегут по обоям, тормозят сознание, усыпляют… Он прыгнул как тигр, и полотенце гулко шлепнуло по потолку, сметая пыль с известки. Поднялся вихрь. Воздух потемнел, полотенце пропеллером вгрызалось в живое облако. Бабочки ускользали с непостижимой быстротой. Всплеск -- будто камешком в воду -- и они исчезли. Все сразу.
– - Спокойно! -- сказал он шкафу. -- Чудес не бывает, верно?
Шкаф не ответил.
– - Если насекомые пропали, следовательно… -- как продолжить, он не знал, и поэтому принялся рассуждать умно и здраво, как и приличествует рассуждать в самой невероятной ситуации просвещенному человеку. -- Следовательно, куда-то они задевались. Куда задевались? И зачем? За окном прячутся! -- решил Богун. Конечно: внешнюю стену облепили, к солнцу крылышки развернули… Проверять догадку он не стал. За окном, и нигде больше!
Следовательно, я закрываю окно… так, исполнено… и, следовательно, выхожу из спальни в пустую прихожую, верно? -- Шкаф успокаивающе покивал ему. Зевнул раскрывшейся дверцей. Богун потоптался, глядя на дверцу, затем растерянно и с опаской заглянул вовнутрь, но ничего любопытного не нашел он в платяном ряду. Антимолью там пахло и духами. Он на всякий случай запер шкаф маленьким блестящим ключиком и, затаив дыхание, выскользнул в прихожую. Виктория! Пусто!
Он зашел на кухню, зашел в зал, закрыл везде окна. Нигде никаких крылатых, лишь за балконом мелькнула пара стрижей. Ого! Да неужто уже одиннадцать? Сколько времени потеряно! Брюки старые где? Где старые походные доспехи мои? Посох лесной, меч грибной, щит противомоскитный…
Насвистывая, вошел в спальню, чтобы перетряхнуть вещички. И замер на пороге, уткнувшись взглядом в движущееся месиво. Воздух кипел, слышалось низкое гудение, как от высоковольтного трансформатора, -- сотни и тысячи бабочек в сплошном мельтешении рождали упругие, бьющие ветерком в лицо серо-коричневые струйки. Хоровод прямо перед ним закручивался по часовой стрелке, а чуть дальше, за дрожащей люстрой, второй вихрь лихо вращался навстречу первому; по всей ширине комнаты, огибая угол шкафа и высокую этажерку, вертелась живая восьмерка. Две змейки бабочек обрамляли ее по вертикали: у колен Богуна и вверху, под самым потолком.
Тогда он, стараясь не волноваться, улегся и попытался расслабиться. Он не отводил глаз от круговерти, которая набирала размах и скорость, и думал только о приятном. О землянике лесной, которую в данный момент дотаптывают алчные авангарды трудящихся. О ремонте, призванном скрасить его уход в проект. Проект получил странное, диковатое название: "На Богуна и зверь бежит". После беспамятства и вынужденного лечения Богун плохо понимал суть этого проекта и свою роль в нем; он знал, что роль его -- главная, и ему было достаточно помнить, что он осуществляет функции контактера. Контактер -- это больше, чем полевой агент. Это очередная ступень его роста.
А ремонт в этом году стал насущной потребностью. Требовалось скрыть выдранные когтями куски штукатурки и следы клыков на бетонных стенах. В кошке Мальвине, сбежавшей по весне в леса и по дороге едва не задравшей безвинную догиню из четвертого подъезда, еще прошлой осенью проявились глухоманские повадки. Пока можно было скрывать -- скрывали. Хозяйка догини, помимо оплаты услуг ветеринара, потребовала мзду за молчание; Богун с превеликим злорадством прогнал ее. Нашла чем стращать! Сегодня лишь худосочные аристократы со столетней родословной еще кое-как сохраняют непорочность генотипа. Остальные братья меньшие давно уже в лес глядят.
Он ощутил сочувствие бабочек: бедняжка, это так неумно -- держать в доме хищника, привязываться к хищнику!
– - Сами хищники! -- вознегодовал Богун. -- Мы ее котеночком взяли, не больше болонки! Дочка никак забыть не может, по дворам все рыскает.
– - Сколько зверя не корми -- не впрок корм! -- зашептали бабочки. И глупым смехом рассыпались по стенам и предметам. Их было столько, что они заняли все обозримые поверхности. Не побрезговали и Богуном: расселись на брюках, на рубашке. Он решил не замечать нахальства пришелиц и спокойно обдумать предстоящий ремонт. Пигалицы эти не опасны ему. Они малы, жизнь их коротка, интересы -- неинтересны… сперва прибраться надо, расставить все удобно. Содрать всю дрянь со стен, оголить их. Залепить… залепить мои оголенные стены этим, ну, знаете, беленьким таким…
Засыпая, Богун проникся деловитой решительностью домохозяина и во сне -- в самом начале сна, там, где явь граничит с дальними зарницами чужого мира -- уже видел себя бодрым, пропотевшим, с ног до головы замаранным краской и клеем. Бабочки, растворившись в жарких солнечных лучах, оставили после себя прозрачный, едва заметный туман -- не туман, а так, невесомое марево -- и запах цветов, растущих на другом берегу.
Каким образом узнает он, проснувшись, где находится? Не определяется ли его местонахождение первым попавшимся воспоминанием об одном из прожитых дней, -- воспоминанием, которое, в результате случайного хода мыслей, становится текущей реальностью и далее самостоятельно определяет развитие событий? Он смотрел, вспоминал и тщетно пытался угадать, что из увиденного следует отнести к реальному миру, а что -- к воспоминаниям. Наконец, подобрал он слово, которое в равной мере подходило ко всему вокруг, и, успокоившись, начал называть мир сновидением.