Страница 11 из 18
Татинка, сестра милосердия, совсем не тяготилась предписанной ролью, которую, как следовало предположить, давно и прочно разучила, привыкнув держаться в ее рамках, -- но с Богуном почему-то получилось иначе. Нежность ее сделалась требовательной, а роль оказалась маскировкой от соглядатаев. Он и сам не знал, чем привлек эту покорительницу сердец, повелительницу снов. Ему завидовали. Богуну не хотелось выписываться.
Стояла весна. Жену держали в курсе; посетителей не пускали; дочка, гордясь новым умением, сама подписывала свои рисунки большими корявыми буквами. Папа это малвина она идет домой. Папа это мама она уже не плачит. Папа я очень хочу щенка по имени Барсундук. Папа это мы по тебе скучаем.
Устав от невозможного, Богун уже не поражался удивительному. Не до того ему было. От него требовался точный ход. Слова и логика могли бы помочь. Слова возникали сами, приходили откуда-то, отпихивали в сторону бессловесные недодуманные мысли, -- он не мог полностью довериться этим пришлым словам. Логика? Грубая карта местности, плоская черно-белая спутниковая фотография, она неплохо помогает сориентироваться в незнакомых местах. Но логика, к сожалению, приводила к самым неутешительным выводам. Логика -- сторожевой пес разума -- скалилась и ни в какую не желала признавать главенство чуда. А значит, Богун был безумен: он как бы пребывал сознанием сразу в нескольких различных временах и не умел связать прошлое с днем сегодняшним, чтобы сопоставить воспоминаниям события своей жизни или хотя бы взбрыки разыгравшейся фантазии.
Приноравливаясь к изменяющейся вселенной, испытывая внезапную потребность измениться и самому, Богун, тридцатилетний службист, огонь и воду прошедший, вспомнил вдруг крученый и безалаберный жаргон давней своей подростковой поры. Он сказал:
– -Чувак! Клево! Кайфуй, чувак: забашляла рыбка золотая! Мэнов-герлиц на сейшен аскну, -- оповестил он вселенную. -- Звякну, кликну, призову… Сбегать портвейну взять?
Разглядывая телефон, он долго думал о вещах незначительных: например, о том, что замечательно раскованный язык, на котором когда-то свободно изъяснялось его поколение, рассыпался, перестал быть всеобъемлющим. В нем возникли провалы, очень многое унесено течением, а на поверхности плавал всякий сор, попавший туда из последующих времен, всевозможные "прикиды" и "тусовки". Ненастоящие это слова! -- с легкой озлобленностью объявил он залетевшей на огонек сигареты бабочке. -- Настоящие -- все во мне! Только я их не помню…
– - Оглянись! Столько лет осыпалось! -- ответила бабочка. -- Все нос к стеклу прижимаешь, все тебе хочется те дворцы получше рассмотреть, а их и нет уже. Поезд давно в других краях: бай, бэби, бай… Уймись, забудь, не кисни, встань, прошвырнись, подними градус!
А что? Крылатая дело речет. И забуду. И прошвырнусь.
Богун вспомнил Грегора. Взгрустнул. Грегор бесследно исчез -- а был мужик компанейский и безотказный. Кащей? Давненько не встречал он шефа. Куда их всех утащило? Он успокаивал себя тем, что сегодня, согласно плану, начал набирать обороты проект. В проект вовлечены спецы по теневым мирам и практикующие маги. Кто знает, сколько странного и невозможного заложено в этой рисковой задумке?
Близится славный июньский вечер, -- размышлял Богун, -- отчего бы и не прошвырнуться, в самом деле? Одеться по-кабацки. Пеструю павлинью рубаху. Ботфорты со шпорами. Блокнотик перелистать, встретиться, собраться, -- вспомнить, поспорить, покричать друг на друга. А выговорившись, врасти в ночную тишину. В час луны жестокой и безлюдных улиц; в час раскрытых крыльев над розовой водой. В сосредоточении, в шепоте звезд, в чутком молчании посвященных попытаться отреставрировать рухнувшее…
– - Опасно! -- просигналил ему недремлющий Страж.
Конечно, опасно. Жизнь -- опасное занятие. Нелегкая ноша для работников спецслужб.
В недавнем бреду он ощущал себя Мытарем -- человеком, сумевшим проникнуть в его мысли и заблокировать их. Возможно, этот загадочный Мытарь и выходил его там, в лесу. Он мне больше чем брат: теперь он часть меня самого. Я верю Мытарю, он присмотрит за Элли. Элли рано или поздно разыщет свою маму.
Вернулся он через час, робко изумился проросшим на стенах обоям, зашвырнул в холодильник бутылки; бабочки деликатно прятались по углам; свежеокрашенные двери уже подсохли, запах выветрился. Богун подумал, улыбнулся -- и решительно набрал номер.
– - Анна?
– - А, это ты, -- узнал его муж Анны.
– - Я, -- согласился Богун.
– - Ну и как ты там?
– - Устраиваю отвальную вечеринку. Отбываю в мрачный край… в мир иной. Бегу мирской суеты. Всерьез и надолго бегу. Возможно, навсегда.
– - Врешь! -- убежденно ответили ему.
– - Врать неприлично. И незачем. Не вру я. Соберется тесная компания. Все свои. Приходите.
– - Такие же мерзавцы, как ты, -- сообщил муж. -- Не смеши. Не делай из меня идиота! Это твой, -- сказал он в сторону, -- стыд забыл, к себе зовет, -- и, снова в трубку: -- Ладно, передаю ей…
– - Богуша? -- пропела Анна. -- Чего тебе надобно, чудище?
– - А ничего, ровным счетом ничего. Исчезаю я. Похоже, что надолго. Жду. Приходи. И друга жизни приводи… если не сможешь от него отвертеться…
– - А я его и не собираюсь брать! -- с веселым вызовом сообщила Анна. -- Пускай дома сидит, бирюк! Я почти готова, правда, в другое место готовилась, что ж, сменю маршрут!
Первым делом он красиво и аппетитно расставил все на кухне. Затем взялся за облагораживание спальни. Позвонил Котеночечку и Глазу. Котеночечек и Глаз обрадовались и одобрили идею.
Телефонный звонок. Он, что-то мурлыча, поднял трубку.
– - Аня у тебя?
– - Еще не появилась. Что передать?
– - Я тебе, дружок, вот что скажу. Наглец ты, конечно, первостатейный. Я сегодня спокойный: все еще надеюсь, что ты и впрямь слиняешь с наших горизонтов. Вычеркни наш номер из списка! И… Покажись сексопатологу, чудо! Глядишь, найдет способ помочь тебе!
Злобно-обиженные интонации его голоса напомнили Богуну несколько слов, оброненных однажды Анютой. Эти слова, как зерна на пахоте, давным-давно взошли и прижились в нем. Не спорь с рогатиком, -- приказал он себе, -- не оскорбляйся. Избегай злых импотентов и терпи их излияния.
– - Покажусь. Проверюсь…
– - И повежливее с ней! Она все рвется за тобой доглядеть, с тех самых пор. Младенца нашла! Боится за тебя, альфонса. Не обижай ее!
– - Да не обижаю я никого! -- с досадой ответил Богун.
Ну и мерзавец!
Он едва успел привести себя в порядок.
Анна не торопилась переступить порог. Над ее головой молниями мелькнули бабочки; она проводила их рассеянным взглядом -- бабочки растворились в ее зрачках. Спросила, мягкостью голоса сглаживая резкость фраз:
– - Ты один? Любопытно, что ты выдумал на этот раз? Ты все еще на что-то надеешься?
– - Анна, пощадите! -- он щелкнул каблуками, почтительно голову склонил.
– - Когда-то, сударыня, вы приняли на свой счет слова, предназначенные совсем другой женщине! Да, я распоясан, безумен и дик, но в чувствах щедр и постоянен! Поймите, милая Анна: те слова, которые должны прозвучать, томятся и умирают от невостребованности, и только потому, что вы, давным-давно меня простив, из мести или лукавства обходите стороной мою келью!
– - Прочь с дороги! -- твердо сказала Энн, направляясь на кухню. -- Поправь галстук и заткнись. Помогать мне будешь.
Что бы ни творилось вокруг, женские привычки постоянны, -- отметил Богун. И поспешно добавил:
– - В ознаменование неизбежного примирения нижайше прошу отведать чего судьба послала! Я уж и разложил все. Глянь-ка глазом вещим, неподкупным!
Услышав это, Анна резко обернулась и замерла на миг, выискивая что-то во взгляде Богуна. Затем, успокоившись, объявила:
– - Чудесно, милый. Я потрясена: все мужики -- исключительные сволочи! Стоит жене уехать, и в них начинает преобладать главное свойство.