Страница 36 из 37
— Беги! — Платоха пихнул Осташу в плечо и словно разбил стеклянную посудину.
Серый и бельмастый мужики уже пролетели мимо Ефимьи и были совсем близко. Осташа перескочил через камень и бросился вдоль берега по тропе вниз по течению.
Вырывая траву, что путалась в ногах, расшвыривая кусты, перепрыгивая валуны, Осташа домчался до Ямной речки, сиганул на другую сторону, поскользнулся на топком месте и шмякнулся в грязь. Он быстро перекатился на спину, чтобы ногами в рожу встретить подбегавших мужиков. Но те перемахнули через речку чуть в стороне, только бельмастый сипло бросил:
— Мотай живее, пристрелит!..
Вдали раздался еще один выстрел, в еловых лапах над Ямной речкой фыркнула пуля.
Осташа поднялся и припустил дальше, к Ямному камню, слыша впереди топот убегающих мужиков. Тропа полезла на склон. Осташа искровянил ладони, цепляясь за ветки, и наконец выбрался на проплешину темечка Ямного камня. Оба мужика, тяжело дыша, сидели тут же — с кистенем и ножом наготове. Они молча глядели на Осташу. Осташа, хрипя, прислонился спиной к сосне и съехал вниз, разбросав ноги.
С невысокого Ямного камня была видна вся длинная излучина Чусовой с островком, за которым застрял на мели межеумок, издалека маленький, как берестяная табакерка-тавлинка. Почти под Ямным камнем желтел и искрил перекат. За плечом из леса на береговой круче высовывались ровные, как страницы, плиты бойца Сокол. Последняя плита была словно толстая книжная доска, что отсекла Чусовую ниже по течению, будто река кончилась, как дочиталась. Отчаянно-ярко сияло солнечное небо. Никто не пробирался по тропе вслед за беглецами.
Осташа увидел, что бурлаки под откосом камня Четен обступили что-то темное, лежащее на земле. Так птицы толпятся вокруг выброшенной на песок рыбины.
— За тебя парень жисть-то отдал, — сказал серый Осташе, кивая в сторону Чегена.
— А кто тот чернявый, с ружьем?..
— Нам почем знать? Выловил нас и говорит: я вам ваше дело сделать помогу, а вы мне — мое. Надо, мол, судно перехватить и с него молодого сплавщика привести для разговору… Мы привели, а он давай ружье заряжать"… Мы и стреканули. На смертоубийство уговору не было.
Осташа глядел на этих мужиков — оборванных и усталых. Не было сейчас в них ничего опасного, страшного.
— А чего этот чернявый сам не вышел к сплавщику?
— Нам почем знать? — с досадой повторил мужик. Осташа расслабился и почувствовал, что даже лицо его, набухшее страхом, обвисло.
— Чернявый-то ваш волосом кудряв, да? — обреченно спросил он. — И левым глазом на нос косит? Зовут Куприян, да?
— На левый глаз косой, а как звать — не назывался…
Это все Гусевы, какие-то бессмертные Гусевы. К Сашке, что плыл в казенке батиной барки, и к Яшке-Фармазону, что любился с вогулкой на заброшенном Ёквинском руднике, теперь присоединился и Чупря. Тоже живой. Интересно, а Малафейка, последний-то из Гусевых, псов, — под землей на кладе лежит или, как и его братовья, бродит вокруг батиной тени?
— Ты, что ли, тоже сплавщик? — хмуро спросил у Осташи бельмастый.
— Сплавщик, — кивнул Осташа.
— Значит, тебя этот Куприян застрелить хотел? Побоялся, что сам ты не подойдешь, когда рожу его увидишь…
— А мы-то не знали, — добавил серый. — Он говорит: приведите молодого сплавщика. Потолковать, говорит, хочу. Мы и привели не того, коли вы оба молодые… Мы ж не знали, чего этот Куприян задумал…
— Чупря, — поправил Осташа.
— Какая чупря?.. — не понял серый.
— Чупрей его у нас зовут. Чупря Гусев, из тех Гусевых, что прятали цареву казну. Вы запомните. Если он до меня доберется, я хочу, чтоб народ знал, кто Перехо-да-младшего убил.
— Вон оно что… — серый поглядел на Осташу как-то странно: и с уважением, и с жалостью. — У вас тут каша-то позавчерашняя… Ладно, запомним. Только с нас прок малый — мы не здешние.
— А чьи? Говорите, не бойтесь. Вот его, — Осташа ткнул пальцем в бельмастого, — я уже видел в Слободе, ночью в подклете церкви…
Бельмастый усмехнулся, качая головой.
— А у нас дело про свою казну. Мы с Нейвы-речки, с Мурзинской слободы. Артель наша на целое гнездо занорышей вышла, накопали самоцветов — тумпасов, шерлов, кразелитов, аматистов, югов, хрусталей, фатисов… Мы их тайком от властей Невьянскому монастырю продаем, а уж монастырь там дальше сам торгует. Небось навар имеет впятеро против нашего — ну да ладно. В общем, обманул нас игумен с ценой, какие-то гроши заплатил. Мы решили укладочку с тальянами перехватить. Знаем, что монастырь отправляет камни попу в Слободу, а поп уже их куда-то дальше пересылает. Нас с Антипой обчество и отрядило пошарить у попа. Как пошарили — сам знаешь. Тут и Чупря этот выплыл неведомо откуда. Дескать, он нам — укладку, а мы ему — сплавщика. И все по-тихому, никому ни слова. Но мы на душегубство не согласные. Обчество поймет.
— И что, домой двинете? — спросил Осташа.
— Теперь домой, — мрачно согласился бельмастый.
— Мне бы так: не получилось — и пускай…
— Ну, кому уж — что, — пожал плечами Антип. — А мы тогда пойдем. Не взяла наша. Не наши тут правила…
Мужики переглянулись, поднялись и, не оглядываясь, пошли прочь с Ямного камня, по тропинке к бойцам Соколу и Балабану. От брода по проселку они двинут через Пестеревский рудник на Старую Шайтанку, от которой тракт уходит через Большие Галашки на Невьянск…
«Вот так просто встали — и ушли домой», — подумал Осташа. И ему стало завидно и тоскливо.
Ведь с каждым шагом он отступал. Вот и еще врагов прибавилось — Чупря вынырнул из могилы. Вот и еще друзей убыло — убили Алфера. Не успел Алфер ничего рассказать о толке Конона. А Конон вот успел послать Чупрю, чтобы тот Осташу пулей взнуздал и отнял родильные крестики. Одна удача, что Чупря ошибся. Да этой удаче и радоваться-то грех. Алферу-то за что?
Осташа снова огляделся. Мурзинские мужики ушли, он был один, и оттого стало не то чтобы страшнее, а тягостнее. Дыхание выровнялось, а душу лихорадило. Сидеть тут на Ямном камне и ждать, что ли, всю жизнь, пока Чупря подберется поближе?..
С собой у Осташи ножа не было. Он подобрал обломанный сук с острым концом, подскоблил острие ногтями, оборвал ветки. «Встречу Чупрю — так хоть якорину в него всажу… Кто змею убьет, тому сорок грехов простится», — решил Осташа и полез в чащу, стараясь не хрустеть ногами по калужью.