Страница 3 из 4
Его роты при этом спокойно лежали себе впереди в голом поле, под редким минометным огнем из села, и я думал: как же он оправдается, когда вдруг сюда нагрянет командир полка? Но, видно, комбат лучше меня знал повадки комполка и мало опасался его дневного визита. А к вечеру где-то продвинулись соседние батальоны, и немцы оставили северную оконечность села, которую не промедлил занять батальон Андреева. Когда стемнело, комбат встретил там командира полка и доложил ему об удачной атаке, которой не было и в помине. Командир полка, кажется, остался доволен. Наверное, - я так думаю, - он сам схожим образом докладывал выше, в дивизию, а те - в корпус. Таков был негласный порядок, который устраивал всех. В общем, это было честнее и разумнее, чем по безмозглой команде атаковать превосходящего противника, устилая трупами поле. В моральном отношении поступок комбата, разумеется, выглядел небезгрешным, но в военных условиях было не до морали. Затеянная в высших штабах наступательная операция нередко привязывалась к конкретным срокам: годовщине Октября, дню Красной Армии, дню рождения Сталина, другим неотложным датам), и большую часть времени, отпущенного на ее подготовку, тратили те, кто ее разрабатывал. Несравненно меньшая часть оставалась для исполнителей. Батальону Андреева перепала одна ночь, да и та была занята передислокацией, так что комбат лишь за час до атаки получил возможность взглянуть на поле боя, где ему предстояло победить или умереть. Да еще без поддержки танков, с жидким артиллерийским обеспечением...
Конечно, проделки такого рода были небезопасны. Хотя в боевой обстановке многое сходило с рук: те, кого следовало опасаться, не очень стремились появляться на передовой. Но в случае отвода в тыл, во второй эшелон или на переформировку о многом становилось известно, утаить что-либо крамольное было практически невозможно. Сразу же в подразделениях начинались ночные контакты с "кумом" - уполномоченным особого отдела (впоследствии контрразведки "Смерш"), в результате которых командованию становилось известно все о подробностях последних боев, о командирских ухищрениях. Уполномоченные "Смерша" сосредотачивали в своих руках мощную незримую власть, от их расположения зависела судьба и служебная карьера командиров. Те из них, кто в свое время не избежал плена (хотя бы кратковременного) или окружения, из которого вырвался с оружием в руках, были под особым наблюдением органов. Обычно такие люди вынуждены были вести себя тише воды, ниже травы, во всем угождая не только начальникам, но и своим подчиненным. В противном случае они рисковали лишиться погон, угодить в штрафбат, откуда только недавно вышли по отбытии срока или после ранения. Другой категорией повышенного риска среди офицеров были, наоборот, раскованные, лихие вояки, позволявшие себе при вольных разговорах, особенно за чаркой, нестандартные высказывания о довоенной жизни, немецкой тактике или о действиях НКВД. В скором времени такой человек исчезал навсегда.
Немалый урон офицерскому составу нанес пресловутый приказ Главнокомандующего номер 227, известный в войсках под девизом "ни шагу назад!)". Летом 1942 года, стремясь убедить себя и верховное командование в недопустимости дальнейшего отступления, Сталин всю строгость исполнения данного императива возложил на воюющих командиров среднего и низшего звена, которые отступали, разве что лишившись возможности обороняться. И многие поплатились за это жизнью. С первых же дней появления приказа начался усиленный поиск тех, кто отступал без приказа. Ими оказывались некий командир полка, которому с запозданием передали приказ оборонять определенный рубеж; командир батальона, не успевший за короткую летнюю ночь выдвинуться на намеченные позиции и утром подвергшийся разгромному удару немецкой авиации; младший лейтенант, командир минометной роты, заплутавший в безлюдной степи. Трибуналы в те дни работали с полной нагрузкой. Из высших штабов непрерывно запрашивали о количестве расстрелянных за сутки, за неделю и декаду, отдельно по категориям - старших и младших офицеров, коммунистов и беспартийных, по соцпроисхождению и национальному составу. Такого рода показатели являлись основанием для награждения в карательных органах всех видов. Теперь для непосвященных эти награжденные - герои наравне с прочими несомненными героями, и мало кто догадывается, каким образом заслужены их награды. Особенно прикрытые распространенной ныне мифологемой о прохождении всей войны - "от звонка до звонка". В "Смерше" или в трибунале, разумеется, можно было пройти и не одну войну. А вот в пехоте...
Кому не известно, что жизнь бойца в пехоте была самой короткой? Неделю в наступлении, месяц в обороне - максимальный срок для солдата стрелкового батальона, за которым следовал "земотдел или здравотдел", как невесело острили пехотинцы. Иной исход был крайне маловероятен. И если были и другие рода войск, которым также немало доставалось на войне (например, танковые и саперные войска, истребительная и штурмовая авиация), то их деятельность хотя бы достойно оценивалась. Главной, если не единственной такой оценкой со стороны государства было награждение. Иерархия наград, как и процедура награждений, определялась не столько в законодательном порядке, сколько негласно сложившейся традицией. Никто из подчиненных не мог быть награжден прежде своего командира, ни один начальник не стремился наградить подчиненного, если не был награжден сам. Ордена по обыкновению распределялись вовсе не по заслугам, как об этом принято думать, а в зависимости от должности. Ордена Красной Звезды обычно удостаивался командир взвода. Отечественной войны второй степени - командир роты; первую степень получал командир батальона, который к концу войны нередко заслуживал также орден Красного Знамени - самую, кстати, уважаемую из военных наград. Но в общем это был орден для командиров и политработников дивизионного звена и выше. Для генералитета существовали многие полководческие ордена.
Странная метаморфоза произошла с орденом Славы, учрежденным в середине войны для награждения исключительно солдат и сержантов действующей армии и ценившимся на воине никак не выше популярной медали "За отвагу". В шестидесятых годах по инициативе Константина Симонова, снявшего документальный фильм о кавалерах этого ордена, последний странным образом оказался приравненным к Золотой Звезде Героя, и в данном статуте остается и поныне. В предперестроечные годы цена наград резко упала; пожалуй, не осталось взрослого гражданина, не награжденного хотя бы одним орденом - за ратный подвиг или за труд. И не только каким-нибудь свежеучрежденным орденом "Трудовой славы", но и вполне полководческим "орденом Ленина" - пожалуй, самой высокой из существовавших наград. Старательная доярка в передовом колхозе имела этих орденов побольше, чем прославленный на войне маршал: маловразумительный статут этого ордена позволял награждать им всех - от кухарки до маршала и министра. Только солдату на фронте он был недоступен; его фронтовая цена оказывалась столь высока, что у солдата не хватало никакой крови его заслужить. Вопреки распространенному мнению на войне вообще награждали не густо. Для многих из солдат, окончивших войну, победная медалька оказалась единственной ратной наградой, все последующие - юбилейного происхождения. В годы войны за каждый из орденов полагалась небольшая денежная выплата (на табачок!), которая разумеется, "по ходатайству трудящихся" - вскоре после победы была отменена.
Война закончилась давно, за полвека выросли и возмужали новые поколения. Прискорбно, однако, что человеческая память о ней не только сокращается в своих возможностях - подменяется как бы антипамятью, активно замещается в сознании пропагандистскими стереотипами. Да, мы победили коварнейшего врага немецкий фашизм, но имеем ли мы право забывать о цене нашей победы? Каковы истинные цели ее - только ли разгром немецкого фашизма? Что мы принесли на своих штыках освобожденным народам Европы? Насколько осчастливили поляков, чехов, словаков, венгров, румын, болгар и югославов? Спустя полвека после нашей победы правомерно задать себе элементарный вопрос: что мы имеем от той нашей победы? Вот немцы, например, не победили, не победили также итальянцы и японцы - более того, претерпели оглушительные национальные катастрофы. Но из тех катастроф они извлекли определенные уроки и в результате так благоустроили собственную жизнь, как нам не благоустроить ее никогда. Значит, так ли однозначна для нас наша историческая победа? Может, кроется в ней что-то еще, более для нас важное? Или это Всевышний так своеобразно распределил свою божескую милость: кому пустозвонство ликующей победы, а кому комфортная человеческая жизнь. Чтобы всем по справедливости - как того и требует милый для многих наших сердец социалистический принцип распределения земного счастья.