Цена достоинства

Быков Василь

Цена достоинства

Василь Быков

Цена достоинства

Из книги воспоминаний. С белорусского. Перевод автора

У меня был неплохой, купленный за чеки в "Березке" японский приемник с короткими волнами, который я каждую ночь настраивал на зарубежные голоса. Из всех, однако, я отдавал предпочтение "Свободе". Хорошо расслышать ее, правда, удавалось редко - глушили всегда и плотно. Некоторые советовали искать подходящее место в квартире - на кухне или возле батарей отопления или попытаться настроить за городом. Я пытался в разных местах, но чаще всего ничего не получалось, слышимость была скверная. Передатчики находились за тысячи километров, а глушилки - вон они, рядом, на окраине города. Неудачными оказались все мои попытки и в ту ночь, когда больше всего хотелось узнать, что происходит в Чехословакии, кризис отношений с которой, кажется, достиг своего пика.

Утром, как всегда, направился в редакцию областной газеты и на пешеходном мосту через железную дорогу встретил доцента мединститута Бориса Клейна. Борис выглядел крайне озабоченным, почти подавленным и, поздоровавшись, вполголоса бросил: "Ну, слышал? Они все-таки ввели. Танки в Праге".

Эта новость не сказать что неожиданная, тем не менее ошеломила. Сразу стала понятной причина беспокойно-суматошной ночи. Почти до утра по городским улицам шли куда-то колонны большегрузных машин, слышались командные голоса, стучали двери подъездов, и по лестницам бегали люди. Оказывается, шла мобилизация - как на войну. В помощь передовым частям, входившим в Чехословакию, на Гродненщине развертывалась резервная армия. Брали запасников, мобилизовывали транспорт, на окраинах, в военных городках формировались команды. Как потом оказалось, телефоны городской сети в ту ночь были отключены. Мы с Клейном отправились к Карпюку.

Еще на подходе к дому Ожешко[1], где размещалось областное отделение Союза писателей и где обычно работал Карпюк, услышали, как на всю улицу звучала почему-то незаглушенная передача Би-Би-Си о том, что советские войска оккупируют Прагу. На улице было немало прохожих, некоторые останавливались и слушали, большинство же испуганно бежало дальше. Мы дернули незапертую дверь и в кабинете на диване увидели спящего Карпюка. Он был в полной военной форме, в сапогах, рядом на столе лежали его портупея и кирзовая полевая сумка. Карпюк быстро вскочил, протер глаза, мы выключили продолжавший орать транзистор. "Вот, черт, - проспал!" - пробурчал мобилизованный вояка. Оказалось, что всю ночь он провел в Фолюше на формировке, утром приехал сюда и уснул. Скоро ожидалось отправление в освободительный поход, в Чехословакию. "И ты пойдешь?" - спросил Клейн. "Обязательно. Уж там я напишу!" - был его выразительный ответ.

Карпюк скоро уехал на сборный пункт, и что с ним приключилось далее стало известно через несколько дней.

Огромную мехколонну с мобилизованными вытянули вдоль шоссе по направлению к польской границе. Приехало начальство из округа, начало проверять. Генералы и полковники группами ходили от машины к машине, все осматривали, обсуждали, подсчитывали. Карпюк терпеливо сидел в кузове МАЗа. И вдруг напротив остановился начальник политотдела округа генерал Дебалюк. "А этот зачем?- кивнул он в сторону Карпюка. Некий полковник принялся что-то объяснять, но генерал не дослушал: "Снять! Он не поедет". Пришлось Алексею слезать с высокого кузова, на попутных машинах добираться до города. Колонна пошла без Карпюка.

Карпюк, несомненно, был человеком честным, хотел быть честным коммунистом. Но, как и многие, вряд ли представлял, насколько это возможно и что такое вообще - честный советский человек? Он не терпел лжи и фальши, стремился к справедливости- как в литературе, так и в жизни тоже. Сдав в Фолюше свою амуницию, по давней фронтовой привычке прошелся вдоль проволочной ограды посмотреть, не осталось ли чего забытым, и обнаружил в траве три оставленных карабина. Зная с войны ценность оружия, взвалил карабины на плечо и понес к каптерке. Но каптерка оказалась запертой - все ушли на фронт. Чтобы не оставлять оружие без присмотра, пришлось везти его в город, в штаб армии. Но там от карабинов отказались - не нашей части. Ввиду наступившей ночи Алексей вынужден был забрать карабины домой.

Поздно ночью позвонил мне: "Вот, черт, что делать?" Я говорю: "Там за твоим домом протекает Вонючка (ручей с нечистотами), бухни туда твои карабины - и конец делу". Карпюк меня обругал: "Будто ты в армии не служил, не знаешь, что такое оружие". - "Я-то знаю,- говорю,- что такое оружие. Этим оружием загавнян весь белый свет, твоих трех винтовок там не хватает..." Не поняли тогда мы друг друга, чуть не поругались. Назавтра Карпюк начал новое хождение со злополучными карабинами, пока милиция не потребовала у него письменного объяснения: где, с какой целью взял и т. д. Едва отделался от неприятностей, которые сам себе и создал.

Как-то сидя в доме Ожешко, он прочитал в "Новом мире" воспоминания генерала Горбатова, его поразил не столько рассказ генерала о нелегкой военной карьере и фронтовых подвигах, сколько скупое сообщение, что он не пьет. И не пил никогда. Удивленный такой неординарной новостью, Карпюк сунул журнал в карман и, не заходя домой, сел в московский поезд; назавтра утром уже был в Москве. После долгих переговоров с дежурными Генерального штаба раздобыл адрес генерала Горбатова, жившего возле Никитских ворот, и час спустя позвонил в дверь его квартиры. Уже предупрежденный из Генштаба, генерал впустил приезжего, Карпюк вежливо представился: белорусский писатель, ветеран войны. Усадив гостя за маленький столик, хозяин вынул из шкафа граненый графинчик. Карпюк сурово напомнил, что в журнале генерал написал, что не пьет. Оказалось, что в самом деле не пьет, а графинчик для гостя. После этих слов гость вскочил, радостно пожал генеральскую руку, сообщил, что также не пьет. И тут же изложил проект, с которым приехал в Москву. "Во всех странах мира имеются общества трезвенников, а у нас нет. А между тем вред от повсеместного пьянства... и т. д. Поэтому необходимо обратиться к общественности с письмом, подписанным авторитетными людьми, как вы, я, и создать общество. Текст письма уже готов. Вот, можете прочитать".

Несколько ошеломленный, генерал прочитал текст и тяжело вздохнул. "Дело хорошее, - сказал он. - Но кто подпишет? Среди моих знакомых генералов-трезвенников не имеется. Может, среди писателей?"

Карпюк задумался. Конечно, он понимал, что двух подписей для столь ответственного обращения недостаточно, придется искать третью. Но найти трезвенника среди писателей тоже было проблемой. И вдруг он вспомнил Алеся Адамовича, обитавшего в то время на каких-то курсах в Москве. Распростился с генералом и побежал по Москве искать Адамовича.

Он искал его весь день до вечера, объехал все литературные редакции, обзвонил знакомых. И наконец выяснил, что Адамович сегодня уезжает в Минск. Карпюк купил билет на вечерний поезд и, как только тот отошел от Белорусского вокзала, принялся за обход вагонов. Он их обошел все, заглядывая в каждое купе, и возле Смоленска, наконец обнаружил спящего Адамовича. Тот выслушал его предложение и заявил:

"Я готов вступить в ваше общество. Но только с условием развалить его изнутри". И перевернулся на другой бок продолжать прерванный сон. Карпюк обругал Алеся и вышел из вагона. Утром приехал к Горбатову и сокрушенно поведал, что третьего трезвого человека в России найти не удалось. Так благородное общество и не было создано. Ни тогда и никогда больше.

Между тем на просторах нашей великой Родины во всю ширилась идеологическая борьба с недавно обнаруженной напастью- "идеологическими диверсантами" и их хитроумными происками. Как водится, прежде всего в искусстве и литературе. Гродненщина, как и Белоруссия в целом, разумеется, не могла оказаться на обочине этого важного дела. Партийные органы проводили многочасовые бдения по поводу "искривления линии партии на местах", разоблачали происки зарубежных разведок в неустойчивой среде местных литераторов. Какие бы мероприятия ни осуществлялись в Гродно, какие бы вопросы ни обсуждались, в итоге с роковой неизбежностью все сводилось к разоблачению вредных произведений Быкова и Карпюка. Будучи беспартийным, я по возможности избегал проработочные мероприятия, коммунист Карпюк избежать их не мог. И даже иногда пытался выступать, оправдываться, что вызывало гнев и ярость местных партийных бонз, привычно требовавших "признать и покаяться". Карпюк упрямо не хотел ни признавать, ни каяться А подчас пытался обвинять.