Далеко-далеко отовсюду

- Я знаю. Вот поэтому я и решила поговорить с тобой. То есть я поняла, что разговор получится. Ну, потому...

- Потому что по-настоящему ты говоришь там, своей музыкой. Все остальное - слова.

- Оуэн, ты чувствуешь тоньше всех знакомых мне людей. Никто, кроме тебя, этого не понимает. Даже среди знакомых музыкантов никто не понимает этого. Я не умею говорить. Я не умею выразить себя. Только в музыке. Может быть, позднее. Потом, когда я стану хорошим музыкантом, когда я освою эту профессию, может быть, тогда я так же хорошо буду делать и остальное. Может быть, я даже стану похожа на человека. Вот ты - человек.

- Я обезьяна, которая пытается поступать по-человечески.

- У тебя это хорошо получается, - сказала она. - Лучше, чем у кого-либо другого.

Я лег на живот и стал разглядывать чай в своей чашке. Он был какого-то непонятного желто-коричневого цвета, в нем плавали китайские чаинки.

- Если эта штука успокаивает, то интересно, на что именно она действует - на центральную нервную систему в целом, или на лобные доли, или на затылочные, или еще на что-нибудь...

- На вкус он напоминает металлическую мочалку, - сказала Натали. Интересно, металлические мочалки - это успокоительное средство?

- Никогда их не пробовал, не знаю.

- На завтрак, с молоком и сахаром.

- Обеспечивает железом рацион взрослого человека минимум на пять тысяч процентов. Она рассмеялась и вытерла слезы.

- Как бы мне хотелось уметь говорить! - сказала она. - Как ты.

- А что я такого сказал?

- Не могу объяснить, потому что не умею говорить. Но могу сыграть.

- Я хочу послушать.

Она встала, подошла к роялю и сыграла пьесу, которую я никогда раньше не слышал.

Когда она кончила играть, я спросил:

- Это из Торна? Она кивнула.

- Знаешь, если бы я там жил, - сказал я, - там царил бы полный бедлам.

- Но ты там живешь. Именно там ты и живешь.

- Один?

- Возможно.

- Я не хочу быть один. Я устал от самого себя.

- Ну что ж, ты можешь позволить, чтобы к тебе приезжали гости. В маленьких лодках.

- Я больше не хочу играть короля в замке. Я хочу жить среди людей, Нат. Я думал, что дело не в людях, оказывается - в них. Без них хана.

- Ты поэтому решил идти в Университет Штата?

- Очевидно.

- Но зимой ты говорил, что не можешь мириться с существующим в школе порядком, когда всех, и способных, и тупиц, приводят к общему знаменателю. Разве не то же самое ожидает тебя в Штате, только масштабы покрупнее?

- Весь мир - то же самое, что и школа, только масштабом покрупнее.

- Нет. Неправда. - Она упрямо сжала губы и очень тихо наигрывала на рояле очень противные аккорды. - Школа - это мирок, в котором ты еще ничего не решаешь. Весь остальной мир - это мир, где ты должен решать. Ведь ты же не намерен никогда не принимать решений, подлаживаться ко всем, нет ведь?

- Но пойми, мне надоело идти против всех, быть чужаком. Это заведет в тупик. А будь я такой, как все...

Она прогрохотала по клавиатуре: БР-Р-А-Н-Г!

- Другие поступают как все другие, и все они ладят друг с другом и не действуют в одиночку, - продолжал я. - Человек - животное общественное. Так какого еще черта мне надо?

- У тебя же из этого ничего не получается.

- Так что мне делать? Возвращаться в свой Торн и, как психованному термиту, остаток своей жизни посвятить писанию идиотского хлама, который никто никогда не будет читать?

- Нет, ты пойдешь в МИТ и покажешь им, на что ты способен!

- Это слишком дорогое удовольствие. БР-Р-Р-А-А-НН-Г!

- Ему дали три тысячи долларов, и он еще хнычет! - воскликнула она.

- Но первые четыре курса там будут стоить шестнадцать, а то и все двадцать тысяч долларов!

- Займи. Продай, наконец, свою глупую машину!

- Я ее уже разбил, - заявил я и засмеялся.

- Разбил? Машину? В дорожной катастрофе?

- Вдребезги, - сказал я, как сумасшедший покатываясь со смеху. Она тоже захохотала. Не пойму, что нас так развеселило. Неожиданно все случившееся стало выглядеть ужасно забавным. Все было до сих пор таким несуразным, все, включая меня самого, а тут я вдруг будто выскочил из этой несуразности и оглянулся назад, посмотрел на все как бы со стороны.

- Отец получил всю страховую сумму, полностью, - сказал я. - Сразу.

- Так все в порядке.

- Что "в порядке"?

- На первый год тебе хватит. А о следующем побеспокоишься в следующем году.

- Каждый вечер гориллы строят себе новые гнезда, - сказал я. - Они спят в этих гнездах высоко на деревьях. Строят свои гнезда они наспех, кое-как. Им приходится строить новые гнезда каждый вечер, потому что они без конца в них прыгают, а, кроме того, оставляют в гнездах банановую кожуру и всякую вонючую гадость. Для приматов существует, по-видимому, правило - никогда не оставаться в покое и постоянно строить гнезда - по одному в вечер, пока не научатся делать это как следует. Или, по меньшей мере, не научатся выбрасывать из гнезд банановую кожуру.

Натали все сидела за роялем и вот уже секунд шесть играла "Революционный этюд" Шопена, который она разучивала в декабре.

- Хотела бы я понять... - сказала она.

Я поднялся с пола, сел рядом с ней у рояля на табурет и обеими руками исполнил какой-то сумбур.

- Вот видишь, я не понимаю, как надо играть на рояле. Но когда играешь ты, я слышу музыку.

Она посмотрела на меня, я - на нее, и мы поцеловались в губы. Но скромно: максимум шесть секунд.

Конечно, можно было бы рассказать еще очень многое, но, пожалуй, это все, что я хотел рассказать. В "многое" входит то, что произошло - и продолжает происходить - потом горилла каждый вечер строит новое гнездо.

На следующий день я вытащил из ящика стола то самое извещение и показал родителям, добавив, что страховую сумму за машину я внесу за первый курс в Массачусетском технологическом институте. Мать расстроилась, даже разгневалась, будто я сыграл с ней подлую шутку. Не знаю, как бы я с нею справился вообще, если б отец не принял мою сторону. Мы всегда забываем неписаное правило: ты думаешь, что знаешь, чего тебе ждать, а на самом деле ничего ты не знаешь, и все выходит не так, как ты полагал, а как раз наоборот. Отец заявил, что, если я буду работать в летние каникулы и получать стипендию, остальные расходы он берет на себя. Мать увидела во всем этом сплошное предательство и отказалась по доброй воле принять наши планы. Но ей пришлось принять их, потому что, хотя она и держала в своих руках весь дом, право решать она уже давно признала за мужчиной, тем самым лишив себя возможности принимать решения, кроме, правда, тех случаев, когда решения не принимаются, а подворачиваются - что, кстати, она всегда предпочитала. И поскольку у нее не было даже права выбора, ей оставалось одно: обидеться. Если бы не поддержка отца, мне было бы безумно тяжело такой ценой отстоять свое решение. А так, хотя и больно было, но терпимо. К тому же мама слишком добрый по натуре человек, чтобы дуться на нас неделями. Уже в середине мая она стала забывать о своей обиде. А еще недельки через две купила мне несколько очень изысканных галстуков в полоску, потому что была убеждена, что классовую принадлежность Студента Восточного Колледжа определяет качество его галстука.

Я стал снова добросовестно заниматься в школе и окончил семестр впервые за все время круглым отличником. Если уж решил стать умником, засучи рукава.

В то лето я стажировался как техник-лаборант в "Байко Индастрис".

В мае и июне мы с Натали виделись по нескольку раз в неделю. Порою возникали трудности, потому что не удавалось удерживаться в пределах шестисекундного максимума. Как говорила Натали, ни один из нас не умел легко смотреть на жизнь. Бывали у нас и ссоры: оба мы были взвинчены, и свое раздражение вымещали друг на друге. Но продолжались эти ссоры от силы минут пять, не больше, потому что для нас обоих было совершенно очевидно, что пока ни о каком законном союзе речи быть не может, а секс вне закона - это нехорошо. Так что нам оставалось одно - ничего не менять и быть вместе. И это был самый лучший для нас выход.