Шерамур

Я воспользовался его рукожатием и тихо перевел в его руку двадцатифранковый червонец, которым предварительно подавил его в ладонь. Он почувствовал у себя в руке монету и улыбнулся, улыбнулся совершенно просто и отвечал:

- Могу, могу, - и с этим зажал деньги в ладонь с ловкостью приказного старых времен.

- Ну как же, - говорю, - расскажите, любезный Шерамур, каков вышел дебют ваш в большом свете?

- Где это?

- В посольстве.

- Да, был.

- Что же... какой вы там имели успех?

- Никакого.

- Почему?

- Я не знаю.

- Ну, шутки в сторону; рассказывайте по порядку: вы нашли кого нужно?

- Нашел. Я сначала попал было куда-то, где написано: "Извещают соотечественников, что здесь никаких пособий не выдают". Там мне сказали, чтобы смотреть, где на дверях заплатка и на заплатке его имя написано. - Ну, вы нашли заплатку и позвонили.

- Да.

- Вас приняли?

- Да, пустили.

- И вы рассказали этому дипломату всю вашу историю?

Шерамур посмотрел на меня, как делал всегда, когда ему не хотелось говорить, и отвечал:

- Ничего я ему не рассказывал. Но я не мог позволить ему так легко от меня отделаться и пристал:

- Отчего же вы не рассказали? Ведь вы же с тем пошли...

- Да что ж, как ему рассказывать, если он не вышел.

- Что это за мучение с вами: "приняли", "не вышел", - говорите толком!

- Лакей пустил и велел пять минут подождать. Я подождал пять минут, а потом говорю: пять минут прошло. Лакей говорит: "Что делать, - monsieur, {Господин (франц.).} верно, позабыл". А я говорю: "Ну так скажи же своему monsieur, что он свинья", - и ушел.

Я просто глаза вытаращил: неужто это и все, чем кончилась моя затея?

- А что же вам еще надо?

- Шерамур, Шерамур! Злополучное и бедное создание: да разве это так можно делать?

- А как еще надо делать?

- Да вы бы подумали - ведь мы из-за этого подняли целую историю: впутали сюда светскую даму...

- А ей что такое?

- Как что такое? Она вас рекомендовала, за вас старалась, просила, а вы пошли, обругали знакомого ей человека в его же доме и при его же слуге. Ведь это же так не водится.

- Отчего - не водится?

- Ну вот еще: "отчего?" - не водится, а вдобавок ко всему, может быть, вы поступили не только грубо, но и совершенно несправедливо.

Шерамур сделал вид резкого недоумения и вскричал:

- Как это... я несправедливо сделал!

- Да; вы несправедливо сделали; этот чиновник в самом деле мог быть занят, мог и позабыть.

- Ну, перестаньте.

- Отчего?

- Какие у них занятия!

- У дипломатов-то?

- Да!

- А сношения?

- Все глупости.

- Покорно вас благодарю.

- Разумеется; у них жрать всегда готовое. Я, батюшка, проходил, сам видел: внизу там повар в колпаке, и кастрюли кипели. Чего еще: жри пока не надо.

Я дольше не выдержал, рассмеялся и приказал подать еще вина.

Шерамур осветился; он почувствовал, что его пытка кончилась: он опять изловил мою руку, помял ее, поводил, вздохнул и сказал:

- Бросим... не надо ничего.

- Это дело о вашей судьбе бросить?

- Да; какая судьба... Ну ее!..

- А мне, - говорю, - ужасно даже это ваше равнодушие к себе.

- Ну вот - есть о чем.

"Русский человек, - думаю себе, - одна у него жизнь, и та - безделица". А он вдруг оказывает мне снисхождение.

- Вы, - говорит, - можете, если хотите, лучше в Петербурге.

- Что это такое?

- Да прямо Горчакову поговорите.

- А вы думаете, что я такая персона, что вижу Горчакова запросто и могу с ним о вас разговаривать и сказать, что в Париже проживает второй Петр Иванович Бобчинский.

- Зачем Бобчинский - сказать просто, так, что было.

- А вы думаете, я знаю, что такое с вами было?

- Разумеется, знаете.

- Ошибаетесь: я знаю только, что вас цыгане с девятого воза потеряли, что вас землемер в тесный пасалтырь запирал, что вы на двор просились, проскользнули, как Спиноза, и ушли оттого, что не знали, почему сие важно в-пятых.

- Вот, вот это все и есть, - больше ничего не было.

- Неужто это так - решительно все?

- Да, разумеется, так!

- И больше _ничего?_

- Ничего!

- Припомните?

Припоминал, припоминал и говорит:

- Я у одной дамы был, она меня к одному мужчине послала, а тот к другому. Все добрые, а помогать не могут. Тогда один мне работу дал и не заплатил - его арестовали.

- Вы писали, что ли?

- Да.

- Что же такое?

- Не знаю. Я середину писал - без конца, без начала.

- И политичнее этого у вас всю жизнь ничего не было?

- Не было.

- Ну так вот же вам последний сказ: как вы себя дурно ни держали в посольстве, ступайте опять к этой даме и расскажите ей откровенно все, что мне сказали, - и она сама съездит и попросит навести о вас справки: вы, верно, невинны и, может быть, никем не преследуетесь.

- Нет; к ней-то уж я не пойду.

- Почему? Молчит.

- Что же вы не отвечаете? Опять молчит.

- Шерамур! ведь мы сейчас расстаемся! говорите: почему вы не хотите опять сходить к этой даме?

- Она бесстыдница.

- Что-о?

Я от нетерпения и досады даже топнул и возвысил голос:

- Как, она бесстыдница?

- А зачем она черт знает что читать дает.

- Повторите мне сейчас, что такое она дала вам бесстыдное.

- Книжку.

- Какую?

- Нет-с, я этого не могу назвать.

- Назовите, - я этого требую, потому что я уверен, что она ничего бесстыжего сделать не могла, вы это на нее выдумали.

- Нет, не выдумал. А я говорю:

- Выдумали.

- Не выдумал.

- Ну так назовите ее бесстыдную книжку. Он покраснел и засмеялся.

- Извольте называть! - настаивал я.

- Так... вы по крайней мере - того...

- Чего?

- Отвернитесь.

- Хорошо - я на вас не гляжу.

- Она сказала...

- Ну!

Он понизил голос и стыдливо пролепетал:

- "Вы бы читали хорошие английские рооманы..." и дала...

- Что-о та-акое?!

- "Попэнджой ли он!"

- Ну-с!

- Больше ничего.

- Так что же тут дурного?

- Как что дурного?.. "Попэнджой ли он"... Что за мерзость.

- Ну, и вы этим обиделись?

- Да-с; я сейчас ушел.

Право, я почувствовал желание швырнуть в него что попало или треснуть его стаканом по лбу, - так он был мне в эту минуту досадителен и даже противен своею безнадежною бестолковостью и беспомощностью... И только тут я понял всю глубину и серьезность так называемого "петровского разрыва"... Этот "Попэнджой" воочию убеждал, как люди друг друга не понимают, но спорить и рассуждать о романе было некогда, потому что появился комиссионер и возвестил, что время идти в вагон.