Островитяне

- Бабушка! бабушка!

- Я так теперь и останусь бабушкой, - отвечала весело Ида.

И она так и осталась с прекрасными локонами, которые еще не скоро поседеют, чтобы довести сходство Иды с матерью до неразделимого подобия.

Около Иды всегда кругом дети, и они ей не мешают, потому что в них-то и ожили снова ее глубокие симпатии.

Зимою, когда дни коротки и сумрачны, вам удобнее рассмотреть Иду Ивановну вечером. Фридрих Фридрихович, возвратись в эту пору с биржи домой и плотно пообедав, а потом поцеловав руки жены и свояченицы, - обыкновенно отправляется всхрапнуть на мягком диване в жениной спальне. В это время по-прежнему красивая, хотя сильно располневшая Берта Ивановна расхаживает на цыпочках по столовой и охраняет мужнино спокойствие, а в зале, в огромном изящном камине работы Сан-Галли, стараниями детей разводится яркое пламя, К этому огню прикатывается большое, стальное, качающееся кресло: на нем садится Ида. Около нее целая детская группа: один у нее лежит на коленах и весело греется; старшие трое теснятся у теткиных плеч и с жадностью ловят ее каждое слово, а пятый, кудрявый мальчишка по пятому году, постоянно любит дремать, как котенок, у нее за спиною.

Долго пылает этот приветный огонь, и долго и плавно текут перед ним живые беседы. Картина бывает такая прекрасная и внушающая, что на нее поневоле засматривается и деловой человек с наморщенным лбом,: поспешающий к делу на истерзанной кляче петербургского ваньки, и веселая компания, отправляющаяся на нанятой в складчину тройке, чтобы убить где-то и время и деньги, и пешеход, тихо плетущийся к своей одинокой каморке. Пешеход даже часто останавливается здесь, перед окнами Шульцевой залы, и иногда в темный вечер их столкнется здесь и двое и трое: тот - из Уфы, другой - из Киева, а третий - из дальней Тюмени, и каждый, стоя здесь, на этом тротуаре, переживает хотя одну из тех минут, когда собственная душа его была младенчески чиста и раскрывалась для восприятия благого слова, как чашечка ландыша раскрывается зарею для принятия капли питающей росы.

И долго, долго иной раз застоится здесь, забывшись, мой прохожий и потом, закрывшись воротником, зашагает, выглядывая одним глазом, как Оден северной саги, потерявший свой другой глаз при покушении украсть меду поэзии у Гунледа.

Не нянькины сказки, а полные смысла прямого ведутся у Иды беседы. Читает она здесь из Плутарха про великих людей; говорит она детям о матери Вольфганга Гете; читает им Смайльса "Self-Help" ("Самопомощь" (англ.).) книгу, убеждающую человека "самому себе помогать"; читает и про тебя, кроткая Руфь, обретшая себе, ради достоинств души своей, отчизну в земле чуждой.

И крепнет детский дух в этих беседах, и, как шептун-трава, тихо растут и вырастают в них и решимость, и воля, и воспитывается то, что далекий потомок, может быть, условится называть в человеке прямою добродетелью гражданина.

Но не слыхать этих бесед Иды за окнами Шульцева дома, и проносящиеся мимо этих окон сами себе надоевшие праздные, скучные люди и молчаливо бредущий прохожий слышат и понимают из них не более, чем каменный коломенский Иван и его расплывшаяся Марья, истуканами стоящие в зале, где василеостровская Ида своим незримым рукоположением низводит наследственную благодать духа на детей василеостровского Шульца.

ПРИМЕЧАНИЯ

В третьем томе собрания сочинений Лескова печатаются его произведения второй половины шестидесятых годов: роман "Островитяне" (1865-1866), хроника "Старые годы в селе Плодомасове" (1868), очерк "Загадочный человек" (1868) и "Смех и горе" (1869-1870), для которого автор не нашел никакого жанрового определения, кроме "попурри". Эти разнохарактерные произведения свидетельствуют и о росте таланта писателя, об углублении его реалистического мастерства, о расширении охвата явлений русской жизни в его творчестве - и, одновременно, о трудностях и противоречиях в его развитии.

Как автор "Некуда", "Загадочного человека" и романа "На ножах" (1870-1871), Лесков является одним из создателей антинигилистической литературы. В то же время, как автор Плодомасовской хроники и "Смеха и горя", Лесков по праву завоевывает видное место в литературе шестидесятых годов. В этих произведениях виден великолепный знаток русской жизни и мастер художественной речи, тот Лесков, который стоит в истории нашей литературы в одном ряду с Тургеневым и Гончаровым.

Если в "Островитянах" Лесков еще пытается соединить нравоописательный очерк (типы петербургских немцев) с традиционной романической любовной интригой, то в произведениях конца шестидесятых годов он резко меняет и свой подход к явлениям русской жизни и свою художественную манеру.

Лесков начинает мерить и проверять современность историей. При этом у него складывается своеобразный взгляд на ход истории. В исторической жизни народа он видит две категории людей: "выскочек" и "хороняк". Все симпатии, все сочувствие писателя на стороне вторых, спокойно и скромно делающих свое маленькое, но полезное, и потому "историческое" дело.

От романов с острой интригой и обязательной любовной коллизией - как "Обойденные" (1865) - Лесков переходит к особому жанру "романической хроники", к роману без любовной интриги. Такова хроника рода Плодомасовых; "историей одного города" должен был стать роман "Чающие движения воды" первая незаконченная редакция "Соборян". Отказавшись от романа "с любовью" и углубленной психологической разработкой, Лесков ищет других форм повествования. Такую форму он находит у Гоголя в "Мертвых душах". Герои Лескова (в "Загадочном человеке", в "Смех и горе") путешествуют по Руси, сталкиваясь с многообразными явлениями русской жизни. Уже "Смех и горе" оказывается произведением, в котором Лесков вскрывает многие существенные противоречия пореформенной жизни России и делает серьезный шаг к разрыву с лагерем реакции, куда привела его вражда к революционной демократии.

"ОСТРОВИТЯНЕ"

Печатается по тексту: Н. С. Лесков. Собрание сочинений. СПб., 1889, т. 3, стр. 353-370, который совпадает с первой публикацией "Островитян" в "Отечественных записках" (1866, т. CLXIX, э 21-24, ноябрь, декабрь, стр. 1-40, 163-211, 371-400 и 589-628, подпись - М. Стебницкий) и с отдельным изданием: "Островитяне. Повесть М. Стебницкого (автора романа "Некуда" и "Обойденные")", СПб., 1867,(на титульном листе - 1866).