Нашествие

Ф е д о р (грубовато, тронув Демидьевну за плечо). А ну, пусти меня посидеть близ нее, нянька.

Демидьевна смотрит на Таланова, тот разрешительно кивает.

Т а л а н о в (вполголоса). Приподними ее немножко.

Д е м и д ь е в н а. Подымайся, звездочка. Ты его не бойсь. Это сынок хозяйский, Федор Иваныч. Он тебе пряничек преподнесет.

Безотрывно, опершись локтем в колено, Федор смотрит в горящие глаза

Аниски.

Ф е д о р. Есть у ней кто-нибудь из родни-то?

Д е м и д ь е в н а. Были. Были у ей и браты, соколиной рати. Один-то убит, в десантной части. А другой и пононче бессонно бьется. Танкист он подмосковный. Одна я у ей тута. А и самоё - утресь завязало в узелок, и развязаться не могу...

Ф е д о р (в самые глаза). Здравствуй, Аниска.

В лице Аниски родится ужас.

А н и с к а. Ой, беги, беги... они тебя за шею повесят, беги-и!

Она бессильно отваливается к стене. Федор поднимается, разминаясь.

Ф е д о р. Хватит мне, пожалуй. Уж больно жжет...

Д е м и д ь е в н а (Таланову). Спиночку-то еиную не показать ему? Спиночка-то вся сургучом закапана. (Решительно Аниске.) Сыми, давай, рубашечку-то, чернавушка. Пускай Федор Иванович посмотрит. Он из путешествия воротился, еще не знает...

И вот начала было приподымать розовую, с прошивками, Ольгину сорочку, но

Таланов остановил ее, а Федор уже отошел.

Т а л а н о в (поверх уже задернутой занавески). Лекарство пора, Демидьевна... Вот и все, Федор. Ну, спать нам тебя положить негде, а уж ночь во дворе...

Ф е д о р (смотря на свой портрет). Слушай... у тебя здесь никого нет?

Т а л а н о в. За дверью - Фаюнин, а здесь - нет. А что?

Ф е д о р. Поцелуй меня, отец. В лоб. Вперед и за все разом поцелуй... Можешь?

Таланов криво усмехнулся на непонятную просьбу сына. Вернулась на цыпочках О л ь г а. И вдруг оказывается, сами того не замечая, все смотрят на один и тот же предмет: тазик с ярко-красными бинтами после перевязки. Ольга делает прерывистое движение убрать таз, и это выдает тайну. Сдержанное лукавство проступает в лице Федора. Зайдя сбоку, он сильным и неожиданным движением сдвигает ширму гармоникой. Там стоит

Колесников.

Э, да у вас тут совсем лазарет. Комплект!.. Ну, как, приятно стоять за ширмой?

О л ь г а. Понимаешь, он случайно вывихнул руку, и вот...

Ф е д о р (насмешливо). Не вижу смысла скрывать... что к врачу на прием зашел такой знаменитый человек. (В лицо.) А за вас большой приз назначили, гражданин Колесников.

К о л е с н и к о в. Мне это известно, гражданин Таланов.

Ф е д о р. И все-таки за тебя - мало. Я бы вдесятеро дал. (Четко и не без вызова.) Вникни, старик, в мои душевные переливы. Сейчас я пойду из этого дома вон. Пока не выгнали. Никаких поручений мне не дашь?.. Могу что-нибудь твоим передать, а?

К о л е с н и к о в. Да видишь-ли... нечего мне передавать. Да и некому.

Ф е д о р. Та-ак, понятно. Как говорится в романах: и он удалился, низко опустив голову. Зря зашел, наследил только. (Наклоняясь к ногам.) Вы чего тут наделали в благородном семействе? Пошли вон!

И действительно, создается впечатление, что это устыженные ноги торопятся вынести его из дома. Все тревожно провожают его взглядом: какую решимость

уносит он под этим шутовством? Ольга, не выдержав, рванулась вслед.

О л ь г а (вдогонку). Большие деньги можешь заработать одним ударом! (И сразу ослабев.) Он все любовь переживает, шут гороховый.

Он обернулся на эту пощечину. Высоко приподняв одну бровь, он обводит всех почти смеющимися глазами. Потом резкий поворот, рывок в дверь, что то

упало на кухне, - и молчание.

(Презрительно.) Любовь переживает...

Т а л а н о в. Это ты зря сделала, Ольга. Теперь, я боюсь, вам придется быстро уходить отсюда, Андрей Петрович.

Колесников двигается к выходу. На пороге его останавливает А н н а

Н и к о л а е в н а.

Выпусти Андрея Петровича.

А н н а Н и к о л а е в н а (шепотом). Нельзя. Во дворе какой-то человек стоит. В шляпенке. Мычит и весь дрожит при этом.

Т а л а н о в. Может, больной ко мне?

А н н а Н и к о л а е в н а. Какие же теперь больные! Не думаю.

О л ь г а. Как же Федор-то ушел в таком случае?

А н н а Н и к о л а е в н а. Значит, не Федор ему нужен.

Двустворчатая дверь торжественно открывается. В одной жилетке, с приятностью в лице, в упоении от достигнутого могущества, входит Ф а ю н и н. Сзади, с подносом, на котором позванивают налитые бокалы, семенит К о к о р ы ш к и н. Шустренькая мелодия сопровождает это

парадное шествие.

Ф а ю н и н. Виноват. Хотел начерно новосельишко справить... Да у вас гости, оказывается?

Выхода нет. Точно в воду бросаясь, Анна Николаевна делает шаг вперед.

А н н а Н и к о л а е в н а (про Колесникова). Гости и радость, Николай Сергеевич. Только что сын к нам воротился.

Т а л а н о в. Через фронт пробирался. И, как видите, пулей его оттуда проводили.

О л ь г а. Знакомьтесь. Федор Таланов. А это градоправитель наш, Фаюнин.

Церемонный поклон, Кокорышкин подслеповато и безучастно смотрит в сторону.

К о л е с н и к о в. Простите, не могу подать вам руки.

Ф а ю н и н. Много и еще издалека наслышан о вас. Присоединяйтесь!

Все разбирают бокалы. У Кокорышкина дрожат руки, стекло позванивает.

Возьми и себе бокалишко да поздравь с возвращением молодого человека, муха.

Не спеша Кокорышкин ставит поднос на стол, выбирает бокал пополнее.

К о к о р ы ш к и н. Добро пожаловать... Федор Иваныч!

Все смущены. Кажется, Кокорышкин и сам понял свою оговорку - завертелся,

заюлил. И, может быть, это только танец его сокровенного ликованья.

О л ь г а. Забудьте вы эти слова, Семен Ильич. Попадете вы в историю!

Все смеются над смущением Кокорышкина.

Ф а ю н и н. Он теперь и наяву бредит: тайну бы раскрыть... (Поднимая бокал.) Ну, будем радехоньки!

Действие третье

Та же, что и вначале, комната Таланова, теперь улучшенная и дополненная во вкусе нового жильца: ковры, пальма, аристон, солидная мебель, вернувшаяся по мановению старинного ее владельца. Длинный, уже накрытый стол пересекает сцену по диагонали. К нему приставлены стулья - много, по числу ожидаемых гостей. На переднем плане высокое, спинкой к рампе, кресло для Виббеля. Кривой и волосатый о ф и ц и а н т, весь в белом, завершает приготовления к новоселью. Сам Ф а ю н и н, в золотых очках и дымя сигарой в отставленной руке, подписывает у столика бумаги, подаваемые К о к о р ы ш к и н ы м. Тот уже побрит, приодет, в воротничке, как у Фаюнина, даже как будто немножко поправился. День клонится к вечеру. На месте Фединой фотографии висит меньшего размера портрет человека с крохотными усиками и как бы мокрой прядью через лоб. Разговаривая, все