Яд Борджиа

– То, что вы приняли за белое одеяние доминиканца, – с упрямой настойчивостью проговорил старый монах, – было не что иное, как саван, который надели на святого, прежде чем явились ангелы.

– Тогда, значит, святому Гвидобальду надоело в его забытой могиле и он хочет, чтобы его останки были перенесены в монастырь и положены в раку, где и стали бы творить чудеса.

– Вы так полагаете, синьор? – воскликнул настоятель, ухватившись, по-видимому, за эту мысль. – И действительно, в последнее время мы ничего не слыхали о бандитах, в особенности с тех пор, как дон Ремиро стал подестой [7] Романьи, он предложил им на выбор: или они должны вступить под знамена герцога, или он их всех перевешает.

– Но мы собственными глазами видели трупы людей Орсини на том месте, где некогда стоял замок Джакобо Савелли! – воскликнул Лебофор.

Игумен недоверчиво взглянул на него, а затем произнес:

– Если это так, – тогда подождем до утра, иначе разбойники могут оказать сопротивление.

– Нет! Сегодня, сегодня! Ни на одну минуту я не хочу откладывать это дело! – порывисто воскликнул иоаннит. – Завтра, может быть, будет слишком поздно. Разбойники могут увезти или умертвить своего пленника, Паоло Орсини. Пусть всякий, кто считает себя христианином, возьмет факел и следует за мной!

– Как ты думаешь, шут, не подходит ли это предприятие также и для тебя? – спросил Макиавелли.

– Нет, я лучше посмотрю. Проваливайте вы, молодцы; вы не можете причинить мне никакого вреда! – ответил шут, равнодушно зевая.

– Если вы твердо решились, – сказал настоятель, – тогда наша братия будет помогать вам, насколько это в ее силах, но вы увидите, что ваше предприятие невыполнимо.

– Итак, в путь! Я даю вам, отче, свое рыцарское слово, что ничего невозможного мы делать не будем, – сказал Лебофор, и выхватил из огня головню. Даже картезианцы забыли о своей обычной медлительности, и стали торопливо зажигать факелы, а телохранители посланника смотрели на него, как свора собак на привязи.

– Ну, если уж все христиане должны участвовать в этом, дядя, так отпустите и вы своих негодяев, – промолвил шут, и, словно не нуждаясь в ином разрешении, отряд посланника с шумом присоединился к рыцарям.

Все монахи вышли за рыцарями во двор, где английские солдаты давали лошадям корм, а посланник с шутом остались одни в зале.

– Пойдем, дядя Никколо!.. Если другие сошли с ума, будем и мы безумными, – проговорил шут, подумав немного, и, схватив полу мантии посланника, пустился вокруг него в какой-то фантастический танец.

Макиавелли, казалось, не обращал внимания на своего спутника, пока они не вышли из монастырских ворот и не заметили света факелов, то появлявшегося, то исчезавшего среди извилин скал. Здесь он остановился и, значительно усмехнувшись, обратился к шуту, внезапно перейдя на почтительный тон.

– Что вы думаете, ваша милость, об этом происшествии? – тихо спросил он.

– Я начинаю верить в чудеса, Никколо, хотя и причастен ко всей этой истории, – ответил тот, иронически улыбаясь. – Мигуэлото редко делает свое дело только наполовину, у него есть только один порок, который не годится для меня – он жаден, Никколо, страшно жаден! Но он – губка, которую я выжму для себя, когда она наполнится, ведь без денег, Никколо, немного можно сделать на этом свете. Пойдем на мост и посмотрим, как эти дураки будут лететь в пропасть. Но где мои собаки? – Эй, сюда, Марий, Сулла!

– Они пошли за другими, – сказал флорентиец, – и, кажется, не узнали вас в этом шутовском наряде.

– Если бы я знал, что дьявол не узнает меня, я согласился бы лучше умереть в этом платье, чем в рясе монаха, – заметил шут и стал свистать и звать собак, но напрасно – они не появлялись.

Тем временем Макиавелли не пошел по той дороге, которую указывали факелы, а направился на мост.

ГЛАВА VI

Посланник со своим шутом едва ли могли выбрать лучшее место для наблюдения, чем середина моста, Дугой поднимавшегося над рекой. Отсюда можно было видеть все происходящее. Правда, благодаря несмолкаемому шуму потока, трудно было разговаривать, но никто, казалось, не был особенно расположен к разговору, оба напряженно ждали появления искавших. Внизу в это мгновение было все погружено во мрак, слабый свет звезд не проникал в эти бездонные глубины.

– Здесь страшная высота, – сказал шут после паузы, во время которой он по-видимому, обдумывал возможность успеха всего предприятия. – Здесь очень легко нечаянно оступиться. Что вы так странно смотрите на меня, Никколо? Я знаю, вы – мой друг.

– Я думаю, благородный господин, что такие неожиданные шутки могут быть и опасны, – сказал флорентиец. – Но синьор Паоло был вашим другом, по крайней мере, вы обнимали его и называли своим братом.

– Это для того, чтобы он так думал, – спокойно ответил шут.

– Я не умею объяснить себе глубину этой политики, – снова начал флорентиец. – Какой смысл уничтожать его теперь, когда для вашей милости так важно привлечь к себе Орсини и всю их партию, и когда он с мирными намерениями и предложениями направлялся в Рим?

– Я уничтожу их всех, все равно, силой или хитростью, это достаточно благородное оружие против измены и возмущения! – с жаром отвечал шут. – Я скорей согласился бы по капле вычерпать море, чем сдаться и сложить в отчаянии руки. И, кроме того, что я могу сделать, когда на людей, путешествующих инкогнито и без надлежащей охраны, нападают разбойники и убивают их? Разве вы не знаете, что Паоло ехал в Рим по приглашению моего отца, а не по моему желанию? И неужели же я должен спокойно отказаться от награды за все свои труды только потому, что старик стал нерешительным и боязливым?

– Если бы донна Лукреция вышла замуж за Орсини, тогда все дворяне снова должны были бы потребовать восстановления всех своих прав, – заметил посол.

– А что стало бы с моим герцогством Романья? – воскликнул шут, тряхнув рыжим париком.

– И где было бы тогда ваше итальянское государство? – добавил с ударением хитрый флорентиец.

– Вы шутите со мной, Никколо! – ответил шут, дико сверкнув глазами и сжимая руку, словно он уже держал скипетр. – Ах, если бы мне снова встретить старого полусумасшедшего колдуна, который обыкновенно помогал мне в изучении магии еще тогда, когда я мечтательным юношей ходил в Пизе в школу, а мои глупые учителя были убеждены, что я погружен в пыльные сочинения Августина и Бернарда!

7

Подеста – во многих самостоятельных городах Италии XII-нач.XVI вв. глава исполнительной и судебной власти.