Документы забытой памяти

Александр Штейнберг

Елена Мищенко

ДОКУМЕНТЫ ЗАБЫТОЙ ПАМЯТИ

АСПИРАНТУРА

Пришла пора выбора темы диссертации. У меня было два руководителя. Одним из них был великолепный Евгений Иванович Катонин, бывший академик, заведовавший в прошлом кафедрой графики Академии художеств. Он был отличным художником, мастером литографии, блестящим графиком. До войны он проектировал и строил в Ленинграде, писал декорации для Александрийского театра. Вторым моим руководителем был Александр Иванович Маринченко – специалист по школам и пчелам.

Когда я предложил им тему «Солнце в архитектуре» – это не вызвало у них восторга. Вежливый Евгений Иванович сказал, что в этих делах он не особенно осведомлен, но, в принципе, не возражает. Александр Иванович повторил то же самое. В консультанты я попросил заведующего кафедрой медицинского института Семена Семеновича Познанского – человека увлекающегося и широко эрудированного.

Первое свидание Познанский назначил мне в Мединституте на Пушкинской, в помещении музея истории медицины. Я пришел в Мединститут за десять минут до назначенного времени и был поражен обстановкой. Кафедры института в те годы были разбросаны по всему городу. Многоэтажный корпус, в котором мне было назначено свидание, был переделан из доходного жилого дома. Я сразу же попал на широкую темную лестницу, на которой меня встретила страшная вонь. В подвале здания, как я потом узнал, располагался виварий, который и создавал соответствующее амбре. Я поднялся во мраке на четвертый этаж и подошел к нескольким студентам, курившим на лестничной площадке.

– Будьте добры, – вежливо спросил я одного из них, – Вы не подскажете, где находится музей истории медицины?

– Минутку. Вася! – прокричал он. – Ты не знаешь, где музей истории медицины?

– А тебе зачем? – спросил любознательный Вася.

– Да тут один экспонат интересуется.

Начало было мало обнадеживающим. Все же с помощью Васи и его приятеля мне удалось найти музей, а в нем Семена Семеновича. Так начались мои контакты с медиками.

Впоследствии все гигиенические кафедры перевели в новый корпус на Брест-Литовский проспект. Я еще в институте проходил практику на строительстве этого здания. Позднее сменился ректор, и новый ректор-гигиенист сделал грандиозный ремонт с помощью лучших альфрейщиков города Киева. Особенно меня тронул большой холл третьего этажа, где на стенах в роскошных рамах висели портреты знаменитых врачей: Пирогова, Сеченова, Павлова и… самого ректора.

Я проводил все вечера в библиотеках. Разработал методику расчета солнечного облучения, что очень понравилось медикам, так как они не очень увлекались математикой, изучил методы, придуманные архитекторами различных стран и, наконец, разработал собственные инструменты, которые после длительного и бурного обсуждения с Семеном Семеновичем мы назвали «солнечными транспортирами».

С помощью своих транспортиров я за считанные минуты мог определить движение солнца по помещению. Семен Семенович был в восторге, но взял с меня слово, что я все это буду держать в секрете до публикации.

Нужно было знакомиться со своими коллегами по тематике. В Киеве их было всего двое, и я их знал еще по институту. Я решил поехать на поклон в Москву – законодательницу мод по всем научным темам. Перед поездкой в институт строительной физики я заготовил письмо от заместителя директора нашего института. Этот пост тогда занимал известный архитектор Михаил Игнатьевич Гречина – автор Киевского центрального стадиона. Я зашел к нему с письмом.

– А, Саша, заходи, заходи, – встретил он меня. – Как двигается наука? Что это за письмо? Едешь в Москву к коллегам? Похвально. Сейчас мы его мигом подпишем.

Он выхватил из кармана толстенный цанговый карандаш, который мы в институте называли «примус», и размашисто расписался на полстраницы.

– Михаил Игнатьевич, а разве можно карандашом?

– Какая разница! Дунаев тоже архитектор. Ему это понравится.

Получив от Семена Семеновича еще одно напутствие – ничего не показывать из своих разработок, я двинул в Москву. В Москве я понял, с чем связаны опасения Познанского.

Меня принял корифей инсоляционных дел Дунаев. Я показал ему письмо, подписанное Гречиной, с просьбой содействия. Он долго его читал, потом сказал:

– Спрячьте это письмо и никому не показывайте. Официальные письма карандашом не подписывают. Но раз вы уже приехали, я готов с вами побеседовать. Как я понял, вы пишете диссертацию по инсоляции. Какие вопросы вас интересуют?

– Я слышал, что у вас разработан планшет для инсоляционных расчетов.

– О, это не основное. Разные специалисты делают различные инструменты. Это не столь важно. А я вот что вам скажу, молодой человек. Я сейчас начал заниматься очень актуальной темой. Изложу ее суть кратко. Солнце – единственный и основной источник нашей жизни. И, несмотря на это, в нашей научной литературе слово «солнце» пишется с маленькой буквы, как имя нарицательное, как будто у нас имеется большое количество солнц. Это в принципе неверно. Я уже подготовил большое обращение к российским лингвистам, и его подписали многие ученые, о необходимости перехода на написание слова солнце с заглавной буквы. Меня интересует поддержка других республик. Вот я бы и предложил вам заняться этим вопросом на Украине.

Я был ошарашен. Вот так научная проблема в институте строительной физики…

– А может, все-таки, я мог бы посмотреть работу ваших сотрудников по основной тематике?

– Конечно. Мы можем показать вам установку «искусственное небо», которая успешно работает у нас уже много лет.

– Спасибо. С этой установкой я знаком. Я ее с удовольствием посмотрю еще раз, но…

– Вот и чудесно. А если вам понадобятся наши консультации, милости прошу в любое время. Только привезите с собой официальное письмо, подписанное чернилами, в котором будет указана гарантированная оплата за консультации.

Мои инструменты остались у меня в сумке – обмен достижениями научной мысли, как и предсказывал Семен Семенович, так и не произошел. Деньги за московские консультации никто не хотел платить.

Моя первая публикация появилась в толстом сборнике института. Я был на подъеме – первое печатное слово. Статья была посвящена архитектурной климатологии. Редактор вручил мне верстку и при этом предупредил, что время на редактирование у них ограничено, так что каждый автор должен тщательно проверить каждое слово. Я был этим очень горд, внимательно несколько раз прочитал статью. Когда же вышел сборник, я купил десять экземпляров и принес его на работу, чтобы похвастаться. Показал я его и Ирме Бернардовне. Она, как человек обязательный, прочитала мою статью и спросила:

– А вы ее вычитывали?

– Конечно. А что, Ирма Бернардовна, есть какие-то сомнения?

– А вы почитайте вот здесь, – она указала ногтем.

– «Возьмем, например, новый корпус Политехнического института». Все верно.

– Читайте дальше.

– «Здание построено в Киеве на широте 50 градусов С».

– Вот видите! Мне казалось, что географическое положение населенного пункта определяется не градусами Цельсия, а градусами северной или южной широты.

Я был убит. Я считал, что в печатных трудах ошибки недопустимы.

Второй раз я отправился в Москву на конференцию по архитектурной климатологии. Конференцию проводили совместно архитектурные и гигиенические институты. Мне с моим выступлением удалось попасть в первый день конференции. Наученный горьким опытом и Семеном Семеновичем, я скромно умолчал о своих инструментах и рассказывал только о различных зарубежных приемах в этой области. Дунаевцы тоже не засвечивались. На второй день я в конференции не участвовал, так как моему приятелю Константину Страментову удалось организовать для меня встречу с корифеем архитектором Константином Степановичем Мельниковым.

На третий день выступали в основном инженеры. Первый из них делал доклад о движении в промышленных зданиях воздушных потоков, вызываемых щелями и неплотностями в стенах и окнах. Он вывалил огромное количество формул с интегралами, сигмами и прочими жуткими знаками.