Страница 42 из 50
– Губа (Глава 13)
На следующий день младший офицер Факультета, чью должность запомнить невозможно, зато легко описать как «мальчик на побегушках», повёз Деркачёва в городскую комендатуру, что на улице Садовой. Именно в этой комендатуре и находилась гарнизонная гауптвахта, или в просторечьи – «губа». Об этой «губе» ходили легенды. Она считалась «губой N2» по строгости, если считать весь Советский Союз. Понятно, что «губа N1» была в Москве. И вот на этой страшной «губе» Тонзиллиту предстоит отсидеть долгие десять дней. Но не тут-то было – попасть в столь почётное место оказалось совсем не просто. Комендант, плотный майор-общевойсковик, в лицо рассмеялся старлею-медику:
– Ишь ты, какой прыткий. Да у нас за десять дней ареста ставят ведро краски! А за пять дней – большую банку. Много вас, таких ушлых, что на халяву курсанта посадить хотят! Кто и за что объявил арест?
– За ношение гражданской одежды. В КГБ объявили.
Комендант уже ржал, как конь:
– Ах-ха-ха! За гажданку!!! В Ке-э-Ге-э-Бе-э!!! О-о-ой, щас лопну! Ой, уморил. В КГБ на десять суток не сажают. Там сажают на десять лет! Гы-гы-гы!
Майор вытер выступившие слёзы, промокнул платочком раскрасневшиеся щёки и лоб, а потом на всякий случай позвонил в Штаб Академии. Там факт наложеного ареста подтвердили.
– Ну ладно, чёртовы халявщики, посажу я вашего сержанта за бесплатно. Но не на десять суток! Только на трое. Дам ему сутки карцера и два дня плаца с общей камерой. Строевая подготовка с утра до ночи, а в камере только спать. А про десять суток забудь, соколик. Нету у меня мест. Не-ту!
Вызвали конвойных. Явились два курсанта-артиллериста с автоматами – сегодня в комендантском карауле стояло ЗРКУ, Зенитно-Ракетное Командное Училище. Уже легче, по сравнению с солдатами брат-курсант обычно не так звереет, особенно когда дело касается других курсантов. Правда это «пушкари-чернопогонники», а Сява «краснопогонник», да ещё и «шприц». Родство получалось уж очень далёким, и на особые поблажки тоже рассчитывать не приходилось.
Деркачёва провели в соседнюю комнату. Там его досконально обшмонали на предмет спичек или сигарет, затем линеечкой промеряли уставную правильность подшивания шеврона, петлиц и лычек, а также соответствие длины портянок. Потом отбрали ремни. Оба ремня. Без большого кожанного, что со звездатой бляхой, можно обходиться без проблем, а вот без маленького брезентового, что поддерживает штаны-голифе труднее – штаны всё время сползают. На данный момент места в карцере не было и Деркачёва препроводили сразу в камеру. Там стояли грубые досчатые нары и было весьма прохладно – настежь открытые двери обеспечивали «отличную вентилляцию». Кроме глухих дверей в проёмах камер ещё имелись решётки на петлях, а поэтому вопросы «самостоятельно погулять в туалет» при открытых дверях автоматически отпадали. Хочешь писать-какать – проси караульного. Хотя это дело дохлое – хрен он тебя выведет, терпи до «отведённого времени». Выделили место для мыла и зубной щётки. Тут тоже есть своя наука – мыльница должна быть изнутри чисто вымытой, а мылу следует лежать ровно в центре мыльницы, да так, чтоб не касаться её стенок. Дослушать инструктаж о поведении мыла в мыльнице Сяве не удалось – освободилась одна из камер карцера.
Тонзиллита свели на первый этаж и затолкали в узенькую комнатёнку. Вот там действительно ничего не было. Где-то высоко над дверью горела слабенькая лампочка. Лампочка была сделана хитро – она была спрятана в небольшой нише в стене, отгороженной от камеры толстым стеклом и сеткой. Пол, потолок и стены были залиты ужасно колючей «шубой» – грубыми комками набросного бетона, что выпячивался «колючками» сантимтра по три-четыре. Сидеть, лежать или просто прислоняться к стенке там было совершенно невозможно. Даже стоять на одном месте оказалось больно – эти инквизиторские шипы продавливают даже сквозь сапоги. Приходилось сутки топтаться как медведю в цирке. С полчаса Сява пытался хоть как-то обжиться в карцере, но потом ему выключили свет. В темноте время потянулось в три раза медленней. Минут через десять глаза привыкли к мраку, и в свете, едва проникающем из дверного глазка, он стал различать стены. Однако скоро прикрыли и глазок – наступила абсолютно кромешная темень. А ещё через полчаса стало нестепримо холодно ногам. Где-то на высоте человеческого роста бетон был слегка тёплым, видать там в стене или за стеной проходила труба, а вот пол… Температура пола была близкой к нулю. Сява кутался в шинель, но без движения вскоре застучал зубами. И опять нестерпимо захотелось ссать.
Прошло ещё часа два. Дверь лязгнула, и Сява зажмурился от света.
– Выходи! Стоять лицом к стене. Дезинфекция!
В крацер забежал штрафник-солдатик с большим ведром и шваброй. Он быстро похлюпал по полу, оставив нестерпимо воняющие хлоркой лужицы.
– Товарищ караульный, разрешите в туалет!
– Не караульный, а конвойный! Отставить разговорчики! – и Сяву опять затолкали в камеру. В ней стало сыро, а от того ещё более холодно, нестерпимая перхлоратная вонь разъедала глаза, драла носоглотку и доводила до головокружения. Когда бетон намок поглубже, то в «хлорной атмосфере» отчётливо проступил аммиачный аромат. Видать тут некоторые штрафники не выдерживали и мочились на пол. Единственное место, где можно было сидеть на корточках с минимальными удобствами – это дверь. Тонзиллит прислонился к ней спиной, а потом сполз вниз и постарался задремать. Тяжелая железная плита казалось вытягивает из организма последнее тепло. Вроде и шинели нет между телом и металом. Свет опять выключили, в коридоре тоже всё стихло. Стало настолько тихо, что слышны удары сердца и лёгкое шипение бетона, впитывающего остатки воды на полу. Тонзиллит погрузился в доселе неизвестное ему состояние – состояние стойлового животного. Время исчезло.
Сколько он пребывал в этом трансе? Час или полдня? Ясно, что пока меньше суток. Из забытья его вывел знакомый звук – так пощёлкивает висящий на плече автомат. С другой стороны двери стоял курсант. Потом курсант едва слышно заскулил. Странно, с чего бы это?