Страница 81 из 98
— Уел, — печально сказал Стрекалов. — Довел до абсурда. Но все равно, Степаныч, — вокруг нас театр, верно тебе говорю. Если не всецело, то значительной частью.
— Костя, чтоб вы знали… — сказал Кац уныло. — Это случается с ребятами из четвертого управления. Профессиональная болезнь хронотехнологов. Слишком часто они болтаются по разнообразнейшим временам, слишком часто сталкиваются с вопиющим раздвоением истории на публичную, общеизвестную и закрытую, настоящую. Отсюда все экстраполяции и доведение до абсурда.
— Подождите, — сказал Кирьянов так, словно Стрекалова рядом и не было. — Так он не врал насчет “черной смерти”?
— В одном он твердо прав, — сказал Кац. — Вам, Костя, нужно поглубже окунуться в библиотечные бездны, коими вы пока что манкируете и пренебрегаете. Зря.
— Читать надо больше, а по бабам шляться меньше, — проворчал Стрекалов, по примеру иных пьяниц моментально переходя от оживления к меланхоличной апатии. — Кого он там закадрил, не знаю, но голову даю на отсечение, что бегает на свиданки к старому корпусу. Как ни встретишь, идет и жмурится, словно сытый кот…
— Не ябедничайте, Антоша, — покривился Кац.
— Я ж не начальству ябедничаю, а так, среди своих… Это уже не ябеда получается, а сплетня. Ежели…
— Антоша, — тихонько сказал Кац. — У нас все-таки поминки…
— Ну, тогда выпьем?
— Таки выпьем. И…
Он вздрогнул и замолчал. Но ничего страшного не случилось — это Раечка, подперев кулаком щеку и тоскливо глядя вдаль, заголосила с той пронзительной русской истовостью, что вызывает у слушателей мурашки вдоль спины и ощущение легкой невесомости:
Суженый мой, ряженый, мне судьбой предсказанный,
без тебя мне белый свет не мил.
Суженый мой, суженый, голос твой простуженный
сердце навсегда заворожил…
Песня, возможно, и не вполне подходила к поминкам по офицеру галактической службы, погибшему при исполнении служебных обязанностей, но голос этой простецкой русской бабы был таким высоким, чистым и тоскливым, что все замолчали. Бросив вокруг беглый взгляд, Кирьянов увидел одинаковое выражение на лицах — сосредоточенную тоску, отрешенную печаль. Даже безмозглый Чубурах, по своему всегдашнему обыкновению примостившийся на каминной доске с кучкой апельсинов под боком и дымящейся сигаретой в лапе, примолк и насупился так, будто что-то понимал.
Потом дверь тихонечко приоткрылась, и в щелке замаячила озабоченная физиономия — кто-то из техников, узнал Кирьянов. Штандарт-полковник встал и на цыпочках пошел к двери.
Назад он прошагал значительно быстрее, громко ступая, с озабоченным лицом. Остановившись посреди комнаты, властно поднял ладонь, обрывая песню:
— Офицеры, внимание! Общий сбор, боевая тревога!