Страница 101 из 108
- Против этого есть хорошее, надежное средство, - без улыбки сказал Рошфор. - Запалить монастырь с четырех концов, тогда все обитатели потайных ходов и комнат выскочат наружу, как ошпаренные, и очень быстро...
- Боже мой, вы способны поджечь монастырь?!
- Отрадно видеть, мэтр Бриссон, что в вас наконец-то пробуждается подлинно христианское чувство... - скупо усмехнулся Рошфор. - Я говорю о крайнем средстве - а монастырь этот, кстати, вовсе не напоминает мирную обитель служительниц божьих, достаточно вспомнить и о вас, и о других гостях...
- Вы обещали...
- Я всегда держу свои обещания, - заверил Рошфор. - Ну, вы готовы, господа? Видимо, все-таки придется разделиться: д'Артаньян с Каюзаком пойдут во двор, а мы с графом будем патрулировать стены снаружи - коли уж тут есть потайные ходы, какие-то из них неминуемо ведут наружу. Слуги могут не справиться в одиночку, хоть они и надежные парни... Вперед!
Мэтр Бриссон как ни в чем не бывало восседал на облучке, когда бочка подкатила к наглухо закрытым воротам. Д'Артаньян с Каюзаком шли за ней, пригибаясь. Сердце гасконца отчаянно колотилось, а рука стискивала эфес.
Печатник заколотил в калитку, и изнутри очень быстро послышался сварливый старушечий голос:
- Кого там черт несет, прости, господи?
- Да кому там быть, кроме меня, сестра Жюстина, - откликнулся Бриссон самым естественным голосом. - Открывайте скорее!
- Что-то быстро вы обернулись...
- А зачем тянуть? Пора завтракать, вот и спешу...
- Все бы вам жрать да жрать, любезный... - и по ту сторону ворот скрипнул засов.
Едва лошадь - тоже, несомненно, ожидавшая своего лошадиного завтрака - сделала пару шагов в ворота, гораздо проворнее, чем выходила из них, гвардейцы пробежали мимо бочки и ворвались в ворота. Сморщенная старуха в одном платье, без апостольника, увидев их, отчаянно взвизгнула и шарахнулась, но они кинулись во двор, уже не обращая никакого внимания на старую ведьму, при которой не было никакого оружия...
Зато оно имелось у двух верзил в синих плащах королевских мушкетеров, ринувшихся навстречу столь яростно и незамедлительно, что не вызывало никаких сомнений: оба привычны к стычкам и несомненно пребывали тут в карауле. Надо полагать, осторожная Констанция приняла все мыслимые меры предосторожности...
Предоставив Каюзаку одного, гасконец ринулся на второго. Перед самым его лицом сверкнула вспышка пистолетного выстрела и взлетел клуб дыма - но д'Артаньян, которому яростное стремление освободить любимую девушку придало нечеловеческое проворство, успел уклониться, и тяжелая пуля звучно ударила в ворота за его спиной.
Он не медлил и не собирался никого щадить. Уже через несколько мгновений он, слыша слева ожесточенный звон клинков, сделал отчаянный выпад и пронзил горло противнику. Прохрипев какое-то английское ругательство, тот, корчась, рухнул на мощенный булыжником двор и испустил дух.
Д'Артаньян оглянулся. Каюзак теснил своего противника к крыльцу. На левом предплечье великана расплывалось кровавое пятно, но он уверенно действовал здоровой рукой, пренебрегая раной. Очень быстро его враг оказался прижат к стене, а там и насажен на рапиру, как бабочка на иглу...
- Нужно спешить, - переводя дух, сказал д'Артаньян. - Те двое где-то внутри...
- Мерзавцы! Еретики! Святотатцы!
Это вопила, наступая на них, монахиня-маританка в полном облачении, еще нестарая женщина лет сорока, довольно миловидная, с сытым, отнюдь не аскетическим властным лицом.
- Убирайтесь отсюда немедленно! - выкрикнула она, вынужденная остановиться, когда д'Артаньян без церемоний преградил ей дорогу обнаженной шпагой. - Как вы посмели, безбожники, осквернять своими рожами женскую обитель?
- А вот эти, значит, ее не оскверняли? - усмехнулся д'Артаньян, кивком указывая на два неподвижных тела несомненно мужского пола. - Наоборот, придавали святости? Интересные порядочки в вашем заведении, мать аббатиса!
- Как ты смеешь? Я вас обоих прокляну и отлучу от церкви...
- А ну-ка захлопни клюв, старая ворона! - крикнул гасконец уже без всякого почтения. - Не плети тут сказочки доброму католику! Нет у тебя права отлучать от церкви, а что до проклятия, то я знаю одно духовное лицо, чьи проклятия не в пример грознее. И зовут его - кардинал Ришелье. Уж если он тебя проклянет, святоша мнимая, для тебя наступят поистине унылые деньки! Ну что вытаращилась? Служба кардинала! Где девушка, которую вы тут держите взаперти? Ты хоть знаешь, святая стерва, что участвовала в похищении одной из вернейших сподвижниц кардинала? - Он взмахнул шпагой у нее перед носом. - Да я тебя насквозь проткну, интриганка! Или кардинал, лишив тебя сана, прикажет разорвать лошадьми на Гревской площади за такие выходки! Люди и познатнее тебя теряли головы!
Он был страшен в гневе, и аббатиса, помертвев, замолчала, лишь мелко-мелко крестилась, шепотом поминая царя Давида и всю кротость его.
- Мы с тобой не шутим, ханжа чертова! - загремел окровавленный Каюзак. - Я тебе самолично поджарю пятки на твоей же поварне! Где девушка? Отвечай живее, а то намотаю твои патлы на кулак и вертеть буду по всему двору!
И он протянул к ней ручищу, покрытую своей и чужой кровью, бесцеремонно сорвал с головы чепец, вцепился в аккуратную прическу.
- Помилуйте, господа! - вскрикнула аббатиса, не без оснований подозревавшая, что пришел ее смертный час. - Что бы вам сразу сказать, от кого вы прибыли... Все мы тут верные слуги...
- Веди, стерва! - рявкнул Каюзак, прямо-таки забрасывая ее в дверь.
Хныча и причитая, аббатиса резво трусила впереди, показывая им дорогу на второй этаж. По всему зданию послышались испуганные визги и охи, но гвардейцы, не обращая внимания на перепуганных монахинь, взбежали по лестнице, устремились по длинному коридору.
В самом конце его вдруг мелькнул, исчезая на поворотом, край синего плаща. Дверь, откуда выскочил скрывшийся у них на глазах человек в одежде королевского мушкетера, так и осталась распахнутой - и это была та самая дверь, которую описал, чье расположение прилежно указал беглый печатник...
Отшвырнув монахиню, как тряпку, д'Артаньян побежал. За его спиной грохотал сапожищами Каюзак. Они неслись посреди пропахшей ладаном солнечной тишины, нарушаемой лишь их собственными шагами и истошными воплями монахинь где-то в отдалении, и это было, как во сне, когда тело ничего не весит и можешь творить, что хочешь, и тяжелое предчувствие отчего-то сжало д'Артаньяну сердце...