Страница 19 из 40
Я на минуту замолчал и прислушался в ночные звуки. Обстановка была нормальной.
Я спокойно сижу и смотрю в окошко. Ну щеку изнутри закусил, уже кровь течет, но сижу и молчу. Тут эта болтливая захватчица берет свой чайник и идет за кипятком. Потом возвращается, заваривает чай, и с такой радушной улыбкой говорит мне на плохом русском:
— Угощайтесь чаем, пожалуйста.
И протягивает мне наполненную наполовину, как положено подавать гостям, пиалушку с чаем. Я не беру и так вежливо говорю по узбекски:
— Йок, рахмат. Ман акамники уйда чой ичтым. (Нет, спасибо. Я в доме своего брата напился чаю. )
А до этого они ведь по своему разговаривали и думали, что я их не понимаю. А тут свободно отвечаю по узбекски на ее ломаную русскую речь. Тут эта мамаша-агрессорша ставит свою пиалу на стол и поджимает свои губки. А вторая, которая все время слушала ее молча, покраснела и так целый час сидела как помидорина.
А потом мамаша меня спрашивает, но уже по узбекски:
— А откуда вы так хорошо наш язык знаете? Вы русский или нет?
У меня внутри все кипит от злости, но я так спокойно отвечаю, что я не русский и не узбек, а язык знаю потому что шестнадцать лет прожил в Узбекистане, пока школу не окончил.
Тут она начинает перебирать все национальности, чтобы угадать мою. Я посмотрел на ее потуги и все-таки назвал, чтобы ее инсульт не хватил от чрезмерной умственной нагрузки.
Тут она облегченно вздыхает и опять с поджатыми губами спрашивает меня:
— А ваша нация к себе на родину не собирается уезжать?
— Нет, не собирается. Но если будем уезжать, то лучше сожгем свои дома, чтобы не достались всяким уборщицам и ассенизаторам.
Ну последнее слово она, скорее всего, приняла как механизатор, но про уборщицу поняла точно. Теперь и мамаша покраснела и пошла так демонстративно за свежим кипятком. Остались мы в купе одни, и вторая узбечка мне говорит:
— Уважаемый, вы, пожалуйста извините нас и не обижайтесь на нас сильно. Она ведь всю жизнь свою полы мыла и на поле грязь месила, а теперь, видите, человеком стала.
Я махнул рукой и говорю, что бог он ведь все видит и каждому по его заслугам и воздаст. А потом пошел в тамбур, стрельнул пару сигарет у русаков и потихоньку успокоился. Я ведь только месяц назад из армии вернулся, и эта мамаша меня очень уж разозлила. Возвращаюсь обратно в купе, и все прикидываю как эту заразу ночью в окошко выбросить. И смех и грех. Но эти соседки куда-то тихо так испарились. Просыпаюсь я в два часа ночи, а их уже и след простыл. Может уже сошли с поезда или в другой вагон перебрались.
— Сошли. Там на одной станции нужно пересадку делать, чтобы до Ферганы доехать, — уточнил солдат. — А у нас были турки знакомые. Я бы не сказал, что они такие жадные или хитрые. Просто пашут с утра и до ночи. Так их…
— Тихо! — внезапно прервал я бойца.
Мне послышался какой-то подозрительный звук со стороны новой больницы. Я быстро взял ночник у наблюдавшего в другую сторону разведчика и посмотрел в нужном направлении. Слышался хруст ломаемых веток, но такой тихий, как будто кто-то осторожно крался через кусты. В ночной бинокль в зеленоватом свете заросший кустарником склон резко выделялся на остальном фоне. Вдруг я четко увидел, как из кустов, крадучись, вышел человек и также медленно и согнувшись стал подкрадываться к ничего не подозревавшим пулеметчику и Шумакову. Если уж я слышал шум шагов этого ночного пришельца, то они тем более должны были насторожиться. Но темная масса рядом с белым поваленным набок столом была неподвижной.
«Засекли нас. А эти, суки, заснули», — молнией пронеслась в голове мысль. Не отнимая от глаз бинокля, я ногой ткнул сидящего рядом снайпера и быстро сказал:
— Смотри туда. Патрон в патроннике?
— Да, — тихо ответил он и щелкнул предохранителем, поднимая бесшумную снайперскую винтовку.
— Видишь его? — быстро спросил я.
— Вижу.
— Возьми его на мушку и, когда я скажу, стреляешь, — сказал я снайперу с Винторезом, продолжая наблюдать за происходящим.
Человек продолжал красться к передовому дозору. Внезапно и четко вспомнился случай с вырезанной ножами разведгруппой. До моих людей оставалось несколько метров. Сквозь стиснутые зубы я уже был готов скомандовать «Огонь», как вдруг увидел, что человек остановился, медленно разогнулся и, стоя на одном месте в пяти метрах от моих, казалось, уснувших разведчиков, стал совершать какие-то странные телодвижения. Через секунды стало понятно, что он просто заправляет рубашку или куртку камуфляжа в брюки. Сразу стало легко на душе — духи не будут приводить одежду в порядок рядом с врагом. Это мог быть только наш российский солдат-раздолбай. Подтверждая это, человек подошел к темному бугру на белом фоне стола и улегся на землю, заняв нужную позицию для стрельбы лежа. Теперь нужно было сходить и узнать, кто именно это был и что же он делал ночью в кустах.
— Отбой. Поставь на предохранитель и продолжай наблюдать, — приказал я снайперу.
Слева темнело что-то подозрительно круглое и черное. Так и есть, это был задний торец огнемета, который Антонов уже вскинул себе на плечо и целился влево в горный склон. При выстреле он , может быть, кого-то из противников и поразит, но нас точно убьет струей вышибного заряда. Я коротко выругался:
Антонов, так тебя и разэтак. Убери огнемет. Положи на землю. Пошли со мной.
Я направился вперед, стараясь идти тихо по асфальту. Через минуту меня догнал Антонов, который тоже пытался не шуметь.
— Ты не видел нас сзади себя что ли? А какого хрена тогда так целишься? — шепотом выговаривал я солдату, идущему справа от меня.
— Да я только приготовился, — оправдывался он.
Я хотел было сказать что-то еще, но тут нас окликнул громкий шепот Шумакова:
— Стой! Кто идет?
— Командир, — быстро сказал я, остановившись перед этим на секунду.
Подойдя к дозору, я присел на корточки и выслушал доклад замкомгруппы об окружающей обстановке. Потом я коротко спросил:
— Кто ходил в кусты?
Шумаков на секунду замешкался, но тут же ответил, что никто. Я коротко выругался и ткнул кулаком в бок лежащему рядом пулеметчику. Почему-то мне казалось, что это мог быть только он: