Русская судьба, исповедь отщепенца

ЛИБЕРАЛЬНАЯ ФРОНДА

В хрущевские годы в среде советской интеллигенции стали приобретать влияние люди, выглядевшие либералами в сравнении с людьми сталинского периода. Они отличались от своих предшественников и конкурентов лучшей образованностью, "большими" способностями и инициативностью, более свободной формой поведения, идеологической терпимостью. Они вносили известное смягчение в образ жизни страны, стремление к западноевропейским формам культуры. Они стимулировали критику недостатков советского общества, сами принимали в ней участие. Вместе с тем они были вполне лояльны к советской системе, выступали от ее имени и в ее интересах. Они заботились лишь о том, как бы получше устроиться в рамках этой системы и самую систему сделать более удобной для их существования. Если антисталинизм был оппозицией крайностям коммунистического строя, то либерализм был оппозицией провинциализму, застойности, серости его умеренного существования.

В брежневские годы "либералы" приобрели настолько сильное влияние на всю интеллигентскую среду, что первую половину брежневского правления можно было бы назвать либеральной, причем с большим основанием, чем хрущевские годы. Во вторую половину брежневского правления "либерализм" пошел на спад. Но это не означало, что "либералов" потеснили некие "консерваторы". Это означало, что сами "либералы" в массе своей стали эволюционировать в сторону "консерватизма", исчерпав свой "либерализм" и урвав свои куски от благ общества.

В тех кругах "либеральной" интеллигенции, в которых мне приходилось вращаться, уже в хрущевские годы началось расслоение. Основная масса стала потихоньку приспосабливаться к новым условиям и устраиваться более или менее комфортабельно за счет науки, искусства, культуры. Наиболее ловкая и предприимчивая часть начала делать успешную карьеру, выделяясь в привилегированные слои. Сравнительно небольшая часть, не способная к карьере или избегавшая ее в принципе, ушла в творческую и в чисто интеллектуальную деятельность, как таковую. Грани между этими тремя группами не были резкими и неподвижными. Происходили всякого рода флуктуации. Но в принципе эти три тенденции можно было видеть в поведении вполне конкретных личностей.

Было бы несправедливо отрицать ту положительную роль, какую "либералы" сыграли в советской истории. Это было движение, в которое было вовлечено огромное число людей. Деятельность "либералов" проявлялась в миллионах мелких дел, в совокупности оказавших влияние на весь образ жизни советского общества. Если антисталинистское движение проходило в рамках партийных организаций, то либеральное движение вышло за эти рамки и захватило более широкий круг советских учреждений. Подробнейшим образом интеллигентская либеральная фронда описана мною в "Зияющих высотах". Ниже я хочу остановиться еще на одном явлении этого периода, которое вносит дополнительный штрих в это описание. Оно связано с именами Кафки и Оруэлла. Это явление очень важно для меня как писателя и социолога.

КАФКАНЬЕ

В московских интеллигентских кругах начали говорить о Кафке уже в конце хрущевского правления. В 1965 году были опубликованы некоторые сочинения Кафки по-русски - "Процесс" и ряд новелл. Официально творчество Кафки истолковывалось как отражение пороков буржуазного общества, как признак его глубокого разложения и предвестник его скорой гибели. Но московские фрондирующие интеллектуалы использовали его как повод в завуалированной форме похихикать насчет язв своего собственного общества и повздыхать о своей собственной печальной участи. Они, разумеется, истолковали творчество Кафки как разоблачение советского "тоталитарного режима". Вздохи были лицемерны, ибо участь вздыхателей была не столь уж печальна: они делали карьеру, добивались успехов, обогащались материально. Истолкование было притянуто за уши. Но это не мешало московским "храбрым" интеллектуалам вести бесконечные разговоры, в которых они блистали своей осведомленностью насчет "современной" культуры и прогрессивностью воззрений. Появился даже особый термин для обозначения разговоров такого рода: "кафкать", "кафканье". Изобрел этот термин философ Э. Соловьев, написавший по этому поводу замечательное стихотворение. Кафканье становилось модой. Те, кому Кафка не нравился по каким-то причинам (в этом мало кто признавался), или кто признавался в том, что понятия не имеет о Кафке (таких было еще меньше), рассматривались как невежды и мракобесы. При этом лишь немногие на самом деле прочитали сочинения Кафки. Большинство же перелистало их наспех или вообще не читало (в силу незнания западных языков хотя бы), получая сведения о них из вторых и третьих рук, причем весьма фрагментарные и искаженные.

Вскоре, однако, мощный поток прямого разоблачения недавней советской истории (периода сталинизма) оттеснил кафканье на задний план. Более или менее широкий интерес к Кафке спал. Это не было случайным. И не было просто ослаблением моды. Произошло это в силу неадекватности творчества Кафки вкусам, менталитету и потребностям московской интеллигентной читающей публики. Вспоминаю, как в начале хрущевской эры в одной компании московских интеллектуалов с вечера до утра спорили о том, в какой мере "Процесс" Кафки соответствует процессам сталинских времен. Никто из спорящих не принимал участия в сталинских процессах ни в качестве жертв, ни в качестве палачей. Когда же "лагерная" литература стала более или менее доступной в наших кругах, выяснилось, что процессы сталинских времен ничего общего не имели с процессом в изображении Кафки. Можно, конечно, тут заметить, что ошибочно истолковывать сочинения Кафки как реалистическое описание каких-то явлений. Но тут дело было не в литературоведении, а в реальной жизненной ситуации. Творчество Кафки было поводом поговорить о реальности, и этот повод оказался слабым, неглубоким и непродолжительным.

Но, как бы мы ни истолковывали творчество большого писателя, в нем так или иначе отражается реальность. Вопрос лишь в том, какая именно реальность отражается в нем и что происходит с этой реальностью сегодня. В творчестве Кафки отразилась реальность западного общества его времени. Но реальность западного образа жизни того времени (впрочем, и сегодня тоже) обладала чертами, которые являются специфическими именно для этого типа социальной организации, и чертами, которые являются общими всякому развитому обществу, но которые становятся доминирующими лишь в обществе коммунистического типа. В реальности они существовали совместно и казались неразделимыми. Интерпретаторы Кафки, выделяя те или иные из этих явлений и подчеркивая их, могут представить его то критиком умирающего западного (буржуазного) общества, то предтечей нарождающегося коммунистического общества. При этом одни интерпретаторы все то, что им кажется отражением зла в творчестве Кафки, приписывают обществу буржуазному, а другие коммунистическому. А между тем опыт жизни реального коммунистического общества в Советском Союзе позволяет осуществить тут должную дифференциацию.

Опыт реального коммунистического общества обнаруживает, что самые мощные средства порабощения индивида обществом ему подобных заключаются в повседневном образе жизни множества обычных людей. Они настолько привычны и очевидны, что остаются незамеченными даже самыми, казалось бы, глубокими мыслителями и художниками. Механизм этого порабощения не имеет ничего общего с той картиной, какую изображает Кафка. Переносить ее на советское общество - значит мистифицировать очевидную реальность, уклоняться от честных и откровенных разговоров о ней. Это было характерно для фрондирующей интеллигенции брежневских лет. В произведениях писателя отбирались определенные идеи и образы. Затем в некоторой реальности подыскивались какие-то явления, которые, по идее, должны были быть осуществлением предчувствий и предсказаний писателя. Реальность подгонялась под литературу. И как правило, реальность искажалась в угоду некоторой априорной концепции для фрондирующих интеллектуалов показать безнаказанно "кукиш в кармане" режиму, которому они сами служили.