Страница 112 из 121
Думаю также, что я довел это направление в литературе до логического конца, придав ему вид сознательной литературно-логической концепции и связав его с научной критикой общества.
Основная задача литературы социологического реализма не развлекать читателя, а побуждать его задумываться над важными жизненными проблемами. Это литература для работы мысли. Именно для работы. Причем, чтобы понимать ее и получать от нее эстетическое удовольствие, нужно иметь привычку и навыки в ней, нужно прилагать усилия, чтобы читать и понимать ее. Иногда нужно перечитывать много раз, чтобы понять заложенные в ней мысли и ощутить интеллектуальную красоту. Здесь нужно обладать эстетическим чувством особого рода, способностью не просто понимать, а замечать эстетический аспект абстрактных идей.
В моем случае речь шла не просто о продолжении традиций социологического реализма русской литературы, а о создании целого романа как романа социологического. Такой роман в моем понимании есть не просто роман, в котором затрагиваются социальные проблемы, т. е. не просто социальный роман. Социальными романами являются такие романы, например, как "Война и мир" и "Анна Каренина" Льва Толстого, "Преступление и наказание" и "Братья Карамазовы" Достоевского и многие другие. Социологический роман должен исходить из научного социологического исследования общества и лишь использовать некоторые литературные средства для выражения результатов исследования.
Когда я начал писать свою книгу, в мире уже были широко известны книги Солженицына и других авторов, разоблачавших ужасы сталинского периода. Это ставило меня в затруднительное положение, так как эти книги стали сенсацией и приковали к себе внимание читателей. Писать очередную разоблачительную книгу было бессмысленно. Но в этом был свой плюс: я мог целиком и полностью сосредоточиться на описании вполне нормального, здорового, развитого коммунистического общества, каким советское общество стало в брежневские годы. Моим объектом стали не крайности, а именно норма жизни масс людей в самом фундаменте общества. Так что социологический роман тут был наиболее адекватной формой.
ВЫМЫСЕЛ И РЕАЛЬНОСТЬ
Местом действия в моем романе я избрал воображаемый город-государство, назвав его Ибанском. В русском языке это изобретенное мною слово, как и название романа, имеет издевательский смысл, не переводимый на другие языки. Но главное тут не в словесном каламбуре.
Некоторые рецензенты и читатели считают, что я выдумал Ибанск из неких соображений самозащиты (чтобы не говорить открыто о Советском Союзе, поскольку это было бы опасно). Это неправда. Ибанск - это литературный прием, причем, как мне кажется, не ослабляющий, а усиливающий критический эффект.
И никакой защиты он не давал. Я выдумал его прежде всего как средство представить результаты своих исследований советского общества в качестве результатов, имеющих силу в той или иной мере для любого достаточно большого и развитого современного человеческого коллектива.
Вымысел стал просто необходимым элементом литературной формы для выражения результатов научного исследования. Почему? Да хотя бы потому, что само научное исследование в этом случае невозможно без абстрактных моделей, без гипотетических примеров, без пояснений на воображаемых ситуациях. Но если в науке это суть формы и средства научной абстракции, то в литературе такого рода, о которой я говорю, они приобретают свойства художественного вымысла, становятся изобразительными средствами. Так что все конкретные (с точки зрения традиционной литературы) ситуации в моих книгах было бы ошибочно рассматривать просто как запись виденного и слышанного мною. Конечно, я присматривался и прислушивался к происходящему. Но я видел и слышал нечто такое, что само по себе не могло еще стать фактами литературы. Все упомянутые ситуации я на самом деле выдумал. Я выдумывал даже тогда, когда как будто бы были аналоги в жизни. Я лишь опирался психологически на эти аналоги, да и то лишь иногда, а в языковом отношении заново изобретал даже факты прошлого. Оперируя методами науки, я буквально высчитывал логически мыслимые ситуации и типы людей. И порой я сам лишь постфактум обнаруживал совпадение своих вымыслов с историческими фактами и конкретными людьми.
Когда я писал "Зияющие высоты", перед моими глазами разворачивался реальный процесс жизни советского общества. Многие делали карьеру и добивались жизненного успеха. Другие, наоборот, вступали в конфликт с обществом, терпели неудачи, становились отщепенцами. Они служили прототипами для моих персонажей не непосредственно, а как представители характерных явлений и тенденций общества. Значительная часть моих персонажей отражала целое поколение карьеристов в различных сферах жизни общества, в те годы находившихся еще на низших и средних ступенях власти, но уже уверенно двигавшихся к ее вершинам. Сейчас эти люди составили инициативное ядро горбачевского руководства, вошли в личное окружение Горбачева. Уже в те годы было ясно, что они добьются успеха.
Однако важнее здесь не то, что кто-то дал мне материал для литературы, а обобщенность и характерность персонажей. Верно, что Сталин, Хрущев, Брежнев, Солженицын, Галич, Неизвестный, Евтушенко и др. послужили прообразами для Хозяина, Хряка, Заибана, Правдеца, Певца, Мазилы, Распашонки. Но не более того. Даже Мазила не есть Эрнст Неизвестный, хотя факты его жизни я часто использовал в книге. Вообще мысли всех персонажей книги - это мои собственные мысли, лишь розданные разным персонажам, а не подслушанные у других.
Очень многое из моей биографии и из моей социологической теории я приписал таким персонажам книги, как Шизофреник, Болтун, Учитель, Крикун, Клеветник. Но никто из них не есть я. И никто из них не есть выразитель авторской позиции, вернее, все они совместно с прочими персонажами выражают мое миропонимание.
СИНТЕТИЧЕСКАЯ ЛИТЕРАТУРА
Начав писать "Зияющие высоты", я решил использовать все доступные мне литературные средства именно как средства, а не как самоцель, - поэзию, прозу, анекдоты, шутки, теоретические рассуждения, публицистику, очерк, пьесу, исторические экскурсы, социологию, сатиру, трагедию, короче говоря, все, подчинив все это единой цели - цели изображения реального коммунистического общества как сложного и многостороннего социального явления. У меня к тому времени выработался свой взгляд на литературу и на ее средства. Особенно это касалось поэзии. Подавляющее большинство писателей, в особенности поэтов, встретили мои поэтические произведения весьма враждебно, но нашлись и поклонники. Я знаю, почему писатели отнеслись к моей поэзии враждебно. Я знаю цену тому, что сделал я, и тому, что в этом отношении сделали они. Может быть, когда-нибудь найдется человек со вкусом, который произведет нужный анализ и сравнение и выскажет свои суждения. Но пока все критики обошли молчанием этот аспект моего творчества. Я здесь упомяну лишь о двух его чертах.
Я использовал поэзию в комбинации с прозой в таких масштабах, в каких, как мне кажется, еще не делал никто. Думаю, что и качество ее само по себе, если рассматривать ее как особый жанр социологической поэзии, вполне соответствует уровню моей прозы. Уже при написании "Зияющих высот" я решил создавать большие литературные произведения в поэтической форме. Таким образом я реставрировал "Балладу о неудавшемся летчике", которая по условиям пересылки рукописей не попала в "Зияющие высоты" и вошла потом в мой литературный архив ("В преддверии рая"). В этой "Балладе" я умышленно отказался от всякого рода "технических" поэтических тонкостей и изощрённостей, сделав главный упор на содержание, на содержательные образы, на содержательные (интеллектуальные) средства вообще. Живя в эмиграции, я продолжал эту линию своего творчества, насыщая стихами свои романы и сочиняя самостоятельные поэтические произведения. Так появился роман в стихах "Мой дом - моя чужбина" и поэма "Евангелие для Ивана". В обоих я следовал тем же принципам использования содержательных средств поэзии. Я уверен в том, что, если бы мои поэтические произведения имели возможность свободно и широко распространяться в России, успех им был бы обеспечен. Разумеется, не в среде профессиональных поэтов и писателей. Хотя тут было одно исключение. Александр Галич, прочитав "Зияющие высоты", сказал, что он подписался бы под каждым моим стихотворением. Это мнение одного из моих любимых поэтов для меня было чрезвычайно ценно. Очень высоко оценил мои стихи Карл Кантор, являющийся, на мой взгляд, самым тонким знатоком поэзии из всех, кого я знал.