Страница 105 из 121
На все нужно время. Лишь в 1968 году я сделал для себя вывод, что бескомпромиссное следование моим жизненным принципам возможно лишь в том случае, если ты вступаешь в открытый конфликт со своим окружением и идешь на жертвы. Но тогда ты вообще теряешь возможность сохранить свое суверенное государство. Выход из этого противоречия я увидел в том, чтобы обеспечить свою безопасность за счет профессиональных успехов. Такая возможность у меня к этому времени открылась. Я опубликовал много книг и приобрел международную известность. Меня уже не так-то просто было раздавить. В эти годы я вышел из редколлегии журнала "Вопросы философии", потерял кафедру логики и был исключен из экспертной комиссии Министерства высшего образования. И несмотря на это, я все еще сохранял прочное положение за счет репутации в философских и научных кругах в стране, а также за счет репутации в странах советского блока и на Западе. Для стран советского блока я был своего рода образцом свободы творчества: многие могли там делать нечто аналогичное, ссылаясь на то, что это дозволено в Москве. В ГДР у меня даже сложилась солидная логическая группа из моих бывших аспирантов. Там издавались мои многочисленные книги, издававшиеся затем и в ФРГ. В 1971 году мне с женой разрешили поездку в ГДР по личному приглашению моего бывшего ученика, друга и соавтора Хорста Весселя, ставшего заведующим кафедрой логики в университете.
ПРОФЕССИОНАЛЬНЫЙ КОНФЛИКТ
Принимая решение пробиваться за счет науки, я не думал о том, что тем самым я вынуждаюсь на конфликт с самым сильным, самым неуязвимым, самым замаскированным под благородство и самым беспощадным для меня врагом, - с моей профессиональной средой. Я не думал о том, что, какие бы сверхгениальные открытия я ни делал, без поддержки группы, кафедры, сектора, института, учеников, соратников, государства я не смогу добиться признания их в качестве моих открытий. Гений-одиночка, идущий в наше время против многих тысяч своих коллег, организованных в группы, и так или иначе устроившийся в данной области науки, не имеет никаких шансов на признание. Это я особенно остро почувствовал уже после эмиграции, когда я лишился даже видимой защиты в качестве гражданина великой державы. Это стало одним из самых сильных разочарований в моей жизни. Но тогда, в шестидесятые годы, я начал пробиваться в науке, игнорируя реальные социальные возможности. Кто знает, стал бы я это делать или нет, если бы предвидел заранее тщетность всех усилий в этом направлении. Эти усилия, однако, были оправданы хотя бы уже тем, что я испытал радость творческого труда и творческих открытий. Кроме того, я встал на путь, который привел меня к полному согласию с моими жизненными принципами, - на путь открытого бунта против всего того, что вызывало у меня нравственный и идейный протест в течение всей жизни.
Мой конфликт с коллегами начался не в силу моих идеологических воззрений и не в силу черт моего характера. Я помогал им устраиваться на работу и в аспирантуру, помогал им печатать их работы, писать статьи, в которых высоко оценивал их вклад в науку (хотя на самом деле они не заслуживали этого). Я никому из них не причинял зла, никому не помешал ни в чем. И все же я стал для многих из них предметом ненависти. И все они приложили усилия к тому, чтобы дискредитировать меня, распускать сплетни, клеветать, сочинять тайные и явные доносы. Это произошло помимо моей воли и желания. Просто сам факт моей деятельности и ее содержание вызвали такую реакцию. Сыграло роль также то, что я приобрел лестную репутацию в широких философских кругах, на мои работы ссылались, мои статьи и книги издавались на Западе, мои студенты и аспиранты были лучшими, печатались и добивались успехов. Назову наиболее значительных из них: А. Ивин стал доктором, профессором, автором многих книг и статей; X. Вессель стал профессором, заведующим кафедрой в университете в Берлине (ГДР); Г. Смирнов; А. Федина; Л. Боброва; Г. Щеголькова; Е. Сидоренко; Г. Кузнецов; В. Штельцнер (ГДР), К. Вуттих (ГДР). Их работы печатались в многочисленных логических сборниках. Мой случай оказался классической иллюстрацией для тех социальных закономерностей, которые я сам обнаруживал в нашем обществе. Скоро я убедился в том, что эти законы универсальны, имеют силу для аналогичных ситуаций и на Западе. Но из этого, однако, не следовало то, что я должен был примириться с советским обществом.
Мои коллеги с особенным остервенением набросились на меня, когда я сразу потерял три важные позиции и лишился поддержки в президиуме Академии наук и в ЦК. Масла в огонь подлили публикации моих работ в странах советского блока и приглашения на международные конгрессы и конференции. Анонимные и явные доносы посыпались пачками во все учреждения, от которых что-то зависело по отношению ко мне. Моим студентам и аспирантам стали чинить препятствия. Мои ученики и соратники начали демонстративно меня предавать, боясь неприятностей и думая выгадать от этого. Мне потом сотрудники КГБ рассказывали, какие подлости в отношении меня делали те, кто прикидывался доброжелателем. Мне еще никогда до сих пор не приходилось погружаться в такую помойку подлостей, злобы, клеветы и прочих нормальных мерзостей нормальной советской жизни, как в эти годы, причем благодаря усилиям людей, считавшихся моральной и интеллектуальной элитой советской философии. Меня перестали допускать даже на профессиональные встречи в моем институте и по моей теме. В 1974 году меня избрали в Академию наук Финляндии, что в логике было высоким признанием. Это вызвало бурю злобы в наших кругах. В результате советского давления в Финскую академию немедленно избрали вице-президента АН СССР Федосеева. В советской прессе сообщили, что Федосеев был первым советским ученым, избранным в Финскую академию. Чтобы опубликовать мою последнюю книгу по логике ("Логическая физика"), мне пришлось пожертвовать гонораром и прибегнуть к трюку подмены рукописи. Узнав, что написаны доносы, в которых книга оценивалась как враждебная марксизму, я отказался даже от исправления бесчисленных опечаток в верстке, лишь бы книга вышла в свет. Указание приостановить ее печатание вышло тогда, когда книга уже была в продаже. И мне этого тоже не могли простить. Тем более сразу же поступило предложение издать книгу по-английски. А немецкий перевод (в ГДР) вышел уже через несколько месяцев. В 1974 году, как мне передали знакомые из ЦК, там было принято решение "не создавать культа Зиновьева" и прекратить публикацию моих работ.
Нападки на меня моих коллег, людей, в общем, трусливых и ничтожных, не были бы такими явными и настойчивыми, если бы они не имели поддержки в высших инстанциях власти. Фактически органы власти и власти в сфере идеологии и философии предоставили моим коллегам свободу действий, уполномочили их осуществить расправу надо мной. На Западе этот аспект взаимоотношений власти и подвластного общества, а также взаимоотношений индивида и общества совершенно незнаком или игнорируется. Непомерно преувеличивается роль КГБ. А между тем инициатива расправы с непокорным индивидом далеко не всегда исходит из КГБ и даже из ЦК. КГБ есть исполнительный орган ЦК, а ЦК получает информацию о людях из их окружения, из их коллективов, из их профессиональной среды. ЦК и КГБ лишь организуют и направляют ту инициативу, которая исходит из окружения данного индивида, подвергаемого давлению и наказанию. Я это испытал на собственном опыте и видел это, наблюдая аналогичную ситуацию в отношении многих других. Мой теоретический анализ фундаментальных социальных отношений показал закономерность такого рода явлений.
Я десятки лет работал в области логики. Работал на виду. Тысячи людей видели и понимали, что я делал значительное дело. Многие понимали ценность делаемого мною. Многие следовали за мною явно и многие заимствовали без ссылок на меня. Многие кипели черной завистью. Но я имел официальную защиту сверху и поддержку общественного мнения. Этого было мало для официального взлета, но было достаточно, чтобы как-то жить и продолжать дело. Но вот я потерял защиту сверху. И небольшая группа завистников, отчасти сговариваясь и отчасти не сговариваясь, начала разрушать и дискредитировать все то, что я сделал. На виду у всех. И безнаказанно. Никто не вступился в мою защиту. Причем не из страха перед властями. Бояться было нечего. А в силу своего положения, своей натуры. Друзья и ученики охотно и молниеносно предали меня. Множество людей, понимавших значительность сделанного мною, позволили небольшой инициативной кучке уничтожить в течение кратчайшего срока результаты трудов десятков лет. И это без Сталина, без ГУЛАГа, без распоряжений свыше, без реальных политических и идеологических причин. Достаточно было лишить минимальной защиты человека, который делал большое дело, выходящее за рамки способностей массы, как масса немедленно приводила в действие свои рычаги расправы.