Страница 20 из 38
Все время, пока пел, Колюня чувствовал, что Малышева смотрит на него. Она и в самом деле смотрела – сквозь кисть огненно-красной рябины. И еще ему чудилось, что взгляд ее горек и нежен, как эта лесная ягода в октябре…
В то самое время, когда Колюня своим голосом услаждал слух и сердца одноклассников, в мире резко потемнело. Никто, кроме Эммы Гречкосей, усердно драившей песком миски и ложки, не заметил, как темная тучка, похожая на грандиозную, вполнеба, амебу, тихо подползла к солнцу, сначала как бы принюхалась к нему, а затем обволокла и проглотила. В ее влажной утробе тотчас загромыхало, розовый свет молний еле пробивался сквозь густеющую черноту.
– Мама родная, что сейчас будет! – ужаснувшись, вскочила классная. – Все взяли плащи?… Нет?… Почему? Растяпы! Я же вам говорила: возьмите, обещали дождь…
Но восьмиклассники будто только и ждали дождя, чтобы в открытую заявить о своих симпатиях. «Братья Карамазовы» растянули над собой плащ-палатку и пригласили под нее Наташу Спринсян и Эмму Гречкосей. Пошла одна Наташа. Валерий Коробкин распростер свою куртку, как крыло, над Малышевой.
Колюня не взял с собой плаща. Но у него был стреляющий зонт марки «Три слона». Нажмешь на кнопку – и над тобой вспухает черный купол, словно рассчитанный на то, чтобы под ним укрылись двое. По нему даже капли дождя били с почтением – до того он был красивым. Пока дождь только расходился, Колюня стоял под ним один. Но когда на лес и озеро обрушился косой, шрапнельный ливень, он подошел к Малышевой и, потеснив Коробкина, отдал ей ползонта.
Дождь угрожал затопить весь мир. Казалось, он и земля разошлись во мнениях по какому-то вопросу и двинулись в разные стороны. Деревья, белый пар от костра, фигурки мальчишек и девчонок, съежившихся под плащами, озеро, взрытое черной оспой ливня, – все плыло и колебалось… Душа Колюни ликовала. Сыпь, дождь, лей, хоть еще сутки, хоть еще двое! Пусть будут перекрыты дороги, размыты мосты! А мы будем стоять под «Тремя слонами» и молча слушать музыку дождя!… Такими были чувства у Колюни Рублева, но их явно не разделял Валерий Коробкин. Он сказал:
– Шел бы ты отсюда, а?
– Хочется, иди, сам, – ласково улыбнулся ему Колюня.
– Тебя же сюда никто не звал!
– И тебя!
– Мальчишки, прекратите! – взмолилась Катя. Она потянула Колюню за руку и, чуть не плача, попросила его: – Встань поближе, ты же совсем мокрый…
Колюня в ответ отдал ей весь зонт, а сам запрокинул голову вверх и стал ртом ловить капли дождя. Они были холодными и сладкими. Но он этому ничуть не удивился.
Колюня, Колюня…
В электричку садились уже затемно. Вагон брали штурмом. Колюня ехал в тамбуре. Случайно или нет – кому какое дело? – рядом с ним оказалась Малышева. Они сидели на своих рюкзаках и всю дорогу ехали среди чьих-то корзин, сумок, велосипедов и т.п. Коробкина во время штурма затащило в середину вагона. Он стоял и, несмотря на все попытки Светы Зарецкой завладеть его вниманием, всю дорогу с потерянным видом вертел головой: искал Малышеву.
– Это правда, что ты уже три года живешь без родителей? – из-за лязга колес Катя кричала Колюне в ухо.
– Правда, – кивнул он, отталкивая кого-то, кто пытался сесть ему на голову. – А что?…
– Тяжко?
– Мне? – уточняя, ткнул он пальцем в себя. – Не жизнь, а малина…
– А вот меня родители еще ни разу не оставляли одну… В гости идут – берут с собой, в отпуск едут – тоже…
– Боятся?
– Наверное.
– И правильно делают.
– В каком это смысле? – засмеялась и занесла она над ним кулак.
– В хорошем, хорошем! – поспешил заверить ее Колюня.
И в это самое время на него доверительно сел мужчина с корзиной яблок, судя по всему, садовод.
– Гражданин? – поинтересовался Колюня из-под него. – Вам так удобно?
Гражданин в ответ недовольно приподнялся и корзину с яблоками поставил на Катю. Колюня боднул его в спину.
– Припадочный, что ли? – ругнулся мужчина, но корзину с Кати все же убрал.
– Скажи, а почему ты тогда не пришел в кино? – спросила она.
Колюня достал из корзины, вытер яблоко и отдал Кате, а себе достал другое.
– Я же сказал ему почему.
– Он не поверил. Я тоже…
– Ну и правильно сделали… Не пришел потому, что не мог выйти из дома. Вот и все.
– Ты немного потерял…
Колюня сморщился и бросил недоеденное яблоко.
– Кислое? – не поверила она. – А мое, попробуй, сладкое.
Он осторожно откусил.
– Действительно, сладкое, – признал.
– А ты ревнивый? – вдруг спросила она.
– Я? – Он снова, уточняя, ткнул себя пальцем в грудь. – Откуда мне знать?…
– А он ревнивый… Нельзя хорошего слова ни о ком сказать. Сразу начинает искать недостатки.
– Любишь ты о нем поговорить, – отметил Колюня.
– Ты первый, с кем я так откровенно… Серьезно, с тобой интересно разговаривать. Про тебя всякое говорят, а ты, по-моему, не хуже других, а в чем-то и лучше.
– П-продолжай, – разрешил ей Колюня. Когда они выдавливались из тамбура на перрон, садовод сказал им вслед с упреком:
– Сопляки еще, а разговоры совсем как у взрослых. Неловко даже слушать.
Это глубокое умозаключение, сделанное им на основе подслушанного разговора, развеселило Колюню и Катю. Выбравшись из вагона, они плюхнулись на свои рюкзаки и покатились со смеху. Такими веселыми их и увидел Валерий Коробкин.
Не сказав ни слова, он подал Кате руку, оправил на ней, как на маленькой, куртку, взвалил себе на плечо ее рюкзак, и они, не дожидаясь остальных, пошли по перрону и вскоре растворились в его толчее…
Колюня рта не успел раскрыть – все произошло так быстро. Он тоже встал. Горбатый из-за рюкзака, растерянно смотрел им вслед. Но ни обиды, ни досады он в ту минуту не испытал – уже умел довольствоваться малым. Какую глупость сделал бы он, если бы не пошел в поход! Разве можно забыть, как она смотрела на него, когда он пел и когда классная вовсю славила его…
Он тоже вскоре откололся от всех, шел вразвалочку и всю дорогу, точно любимые стихи, повторял в двух лицах диалог в тамбуре. И так увлекся этим, что забрел в незнакомый квартал и, блуждая среди его редких огней, долго не мог сообразить, где он и даже кто он.