Страница 69 из 73
Хайль Гитлер! Сербия будет работать на благо рейха!
Зиг хайль!
Немецкие эшелоны с грохотом проносятся по сербской земле, раззолоченной осенью, пахнущей яблоками и собранным виноградом. Дым от сжигаемых листьев, будто едкое дыхание поражения, окутывает все.
Ярость и безысходность. Война за каждым учебником, который он читает. Война за каждой математической задачей, которую он решает. Война за каждым опытом на уроках химии. Война. Шпионы и коллаборационисты в городе. Школьные товарищи тайком уходят к партизанам в горы.
Ночью, ворочаясь без сна в постели, он слышит грохот военных эшелонов, и сердце разрывается между желанием уйти к партизанам и долгом перед матерью, чьи рыдания он слышит за стенкой спальни. Старшая сестра тоже плачет. Ее жених ушел к партизанам.
Ему никогда не хотелось стать военным, как его отец. Последний раз, когда отец приезжал в отпуск, они с ним из-за этого даже поссорились. Сейчас он очень жалеет об этом, а по ночам плачет, потому что отец попал в плен, и неизвестно, увидятся ли они когда-нибудь.
«Война скоро кончится», – говорит мать и сама старается в это поверить.
Так же говорят и другие люди Но старый учитель истории сказал: «Не верьте. Вспомните турок. Пятьсот лет рабства!»
«Ни за что! – шепчут они друг другу. – Ни за что!» И на другой день еще два места в классе оказываются пустыми.
«Будь осторожен, сынок, – умоляет мать, провожая ею в школу. – Помни, кроме тебя, у нас нет никого. Присмотри за братишкой».
О да! Он осторожен! Он не так безрассудно храбр, как Милан.
Трудно убедить мальчишку Милана, что надо быть осторожным. Он все время грозится убежать к партизанам, хотя ему только пятнадцать лет. Он смелый и отчаянный. Ему это кажется приключением.
Город вдруг перестал быть их городом. С шести часов вечера комендантский час. На каждом углу патруль из нацистских пособников. Фольксдойчи в черных бриджах, черных рубашках, черных галстуках, в красных нарукавных повязках с черной свастикой. Наглые четники с длинными волосами и бородами, развевающимися на холодном ветру; их кривые кинжалы поблескивают за поясом черных шаровар, как когда-то у турок.
Черное. Черное. Все кругом черное.
У жителей города замкнутые, непроницаемые лица. Они ходят опустив глаза, чтобы нацисты и предатели не смогли прочитать в них ненависть. Куда-то исчез тот старый полицейский, который всегда приветливо улыбался ему. Незнакомые полицейские следят за порядком в городе и с особым подозрением поглядывают на учащихся. Отряды Лотического рыскают по фабрикам, железнодорожным депо и домам партизан.
На пороге их дома убит солдат из отступающего боснийского полка. Они с матерью говорят, что не знают этого человека, хотя он был другом отца.
Горечь во рту, ненависть в душе, огонь в сердце. Весь город в трауре, но лица бесстрастны.
«Промой глаза, когда пойдешь на улицу, – приказывает мать сестре, – чтобы никто не догадался, что ты плакала».
Слезы опасны. По ним можно догадаться, что делается на сердце. Люди плачут тайком и радуются тоже тайком. Жители города втайне смеялись в тот день, когда по улицам разъезжал духовой оркестр пожарных, одетых в парадную форму, и оглашал воздух торжественными маршами, а немцы и всякие предатели отдавали им честь. Пожарные ехали за город – будто бы на учения. А партизаны получили новое пополнение. Милану тоже не терпится убежать к ним.
Школа гудит от слухов. Каждая вылазка партизан – повод для тайного ликования. Но доверять никому нельзя. Полицейский доносит на чиновника городского муниципалитета – тот помогает партизанам. С помощью другого служащего муниципалитета партизаны проникли ночью в город и захватили три вагона оружия.
Ура! Ура! Ура!
Безмолвная война разгорается. По ночам партизаны совершают налеты. Нацисты получают подкрепление. Партизаны окружены. Солдаты вермахта, печатая шаг, проходят по городу. Предатели еще больше лебезят перед ними, еще больше зверствуют. Они разгуливают по улицам с важным видом, но они только пешки в руках немцев.
Коллаборационисты на стенах, на столбах расклеивают объявления на сербском и немецком языках. «Achtung! Achtung! Achtung!»[37] Рассудок отказывается осознать это предупреждение:
«За каждого убитого немецкого солдата умрут сто сербов».
И тем не менее это приказ – приказ верховного командования немецкой армии.
Друзья избегают смотреть друг другу в глаза. Отцы не глядят на своих сыновей, но из дому они выходят вместе. Матери, крепко держа за руки своих дочерей, спешат домой; их мысли с мужьями и сыновьями.
И все-таки не верится.
Этого не может быть. Немецкая армия – армия солдат, а не убийц.
И слухи, передаваемые шепотом:
«А пять тысяч человек, расстрелянных в Шабатсе?»
«Откуда ты знаешь?»
«Сказала жена одного четника, хорошая женщина».
«Не верю».
«Это только слухи. Немцы и коллаборационисты нарочно их распускают, чтобы запугать нас».
«Говорят, вчера вечером начались аресты среди рабочих железной дороги и авиазавода».
«Если арестовывают рабочих, значит их отправят на работу в Германию. Би-би-си передавала, что немцы так поступают во всех оккупированных странах».
«Что знает Би-би-си? Она утверждает, что Михайлович партизан».
«Что! Этот бородатый предатель?»
«Ш-ш-ш!»
«Будьте осторожны! Осторожны! Осторожны!»
«Будь осторожен, – шепотом говорит мать, хотя дверь заперта на засов и занавески задернуты. – Будь осторожен, и с тобой ничего не случится. Ты должен думать не только о сестре и обо мне, но и об отце».
Милана ты предупреждаешь почти машинально. Тебе стыдно произносить эти малодушные заклинания. Ты не солдат. И не сорвиголова. Но ты серб, и горечь, ненависть и огонь в груди, о котором ты и не подозревал, сливаются в решимость, крепнущую от всех этих унижений и жестокостей.
По всем школам объявляется приказ: все ученики должны посещать специальные занятия, где их будут знакомить с новым порядком.
«Смотри за Миланом, – говорит мать, когда они надевают ранцы. – Не отходи от Слободана, родной».
Милан хмурится.
В тот день в классе выпускников становится еще больше пустых мест. Милан клянется, что завтра его тоже не будет в школе. И разве удержишь этого отчаянного мальчишку, если ты сам все больше убеждаешься в том, что Милан прав, особенно когда слушаешь, как предатели разглагольствуют о новом порядке, стараясь подражать лающей речи Гитлера, которой радио изо дня в день оглушает их?
Ты сам дрожишь от страха и ярости или от того и другого вместе. И как отделить эти чувства, если у тебя сдавлено горло, желудок сжимается в судорожный комок, а сердце кровоточит?
Achtung! Внимание!
«Куда нас ведут? Что они собираются делать с нами?»
Шепот проносится по длинным шеренгам мальчиков, построенных перед школой. Опять лекция о новом порядке? Или нас отправят в трудовые батальоны?
Класс Милана стоит в задней шеренге. Пятнадцатилетних в трудовые батальоны? Не может быть!
Марш!
Милан громко говорит: «Бежим!» А он глазами убеждает его: «Будь осторожен!»
Топот марширующих ног.
Долгий путь под безоблачным небом, мимо зеленых гор. С двух сторон – вооруженные фольксдойчи. На окраине города из других улиц к ним вливаются новые колонны. Люди – старые и молодые. Полицейский с твоей улицы. Старый дядюшка Крыстич. Ему, наверное, больше семидесяти. А Милутину нет и двенадцати. Рядом бегут женщины, умоляют охранников. И поодаль твоя мать и сестра: они бегут, бегут…
В огромный двор перед казармами – мимо одетых в форму железнодорожников, мимо рабочих с фабрики в промасленных комбинезонах.
Гневный ропот: «Почему здесь наши дети?»
Achtung!
Фольксдойч рявкает: «Удостоверения бросать в корзину!»
Вздох облегчения: значит, будут выдавать новые удостоверения личности.
Achtung!
Achtung!
Полутемный барак, набитый мужчинами.Они перекликаются, успокаивают друг друга, их небритые лица кажутся в полумраке серыми. Они пробыли тут всю ночь.
37
Внимание! Внимание! Внимание! (нем.).