Сказочные повести

Через час она уже садилась в поезд, а сороки провожали ее. Их было так много, что один местный Любитель Природы даже написал об этом в газету. Его особенно поразило, что, улетая, они покачивали крыльями, как самолеты, - он не знал, что они прощались с Таней.

- Шакерак! - высунувшись в окно, крикнула им Таня.

Это значило: "Будьте счастливы!"

- Шакерак маргольф! - отвечали сороки.

Это значило: "До свидания, мы тебя не забудем!"

Прошел месяц, за ним другой. Наступила осень. А осенью, как известно, ребята начинают понемногу забывать о том, что случилось летом. Забыла и Таня. Петька, которого она пригласила на день своего рождения, тоже забыл, тем более, что для него важнее всего были книги, стоявшие в нарядных переплетах у бывшего Великого Завистника, а он с тех пор прочел много других, поинтересней.

Он опять потолстел, но был уже не трусишка, как прежде, а толстый храбрый мальчик, успевший - это было видно по его толстому носу - испытать в жизни немало.

Конечно, Таня пригласила не только его, но и Ниночку, и Лекаря-Аптекаря, и косолапенькую Лору, которая научилась теперь ходить легко, как снегурочка, или, во всяком случае, не так тяжело, как медведь.

Дети говорили о своих делах, а взрослые - о своих. И все было так, как будто на свете нет и никогда не бывало сказок.

И вдруг Солнечные Зайчики побежали по комнате - веселые, разноцветные, с коротенькими розовыми хвостами.

Одни спрятались среди стаканов на столе, другие, кувыркаясь и прыгая, побежали вдоль стен. А один, самый маленький, уселся на носу ЛекаряАптекаря, отогнув разноцветные ушки.

Это Петька откупорил бутылку с Солнечными Зайчиками - разумеется, просто из озорства, потому что у всех и так было превосходное настроение.

Но, может быть, Солнечные Зайчики выскочили не из бутылки? Может быть, по улице пронесли зеркало? Или в доме напротив распахнули все окна?

Так или иначе, все кончается хорошо. А ведь это самое главное - не правда ли? - особенно если все начинается плохо.

В. Каверин

ЛЕГКИЕ ШАГИ

Шум приближавшегося поезда послышался издалека, круглый столб расширяющегося света несся перед ним, и вдруг стали видны станция, с которой свисал снег, лениво заглядывая в освещенные окна, ларек "Пиво - воды", знакомый извозчик из Дома Отдыха Престарелых Грачей, который стоял у ларька, держа кружку с пивом, и даже вылезающая из кружки, лопающаяся пена. Поезд налетел, пролетел, оставив всех в темноте, в тишине. Но прежде чем он пролетел, Петька ясно увидел какую-то девочку, перемахнувшую по воздуху через рельсы перед самым фонарем электрички. Он ахнул. И возчик тоже сказал: "Ух ты!" Но когда улеглись поднятые поездом снежные вихри, на той стороне не оказалось никого, кроме двух баб, закутанных так, что их можно было принять за двигающиеся мешки с картошкой.

Теперь до Немухина было недалеко, и Петька прибавил шагу. О девочке он подумал научно: "Обман чувств". Он любил обо всем думать научно. Но это не было обманом чувств, потому что через несколько минут он увидел ее на углу Нескорой и Малинового переулка. Она стояла, поглядывая по сторонам, точно размышляя, куда бы ей еще слетать, - такой у нее был воздушный вид. На ней было короткое ситцевое платье с большим бантом на спине, а за плечами что-то вроде накидочки. Она была без пальто, и это показалось Петьке интересным, но тоже не вообще, а с научной точки зрения.

- Хрю-хрю, - сказал он.

Девочка обернулась. Пожалуй, надо было поздороваться, но он поздоровался в уме, а вслух сказал:

- А пальто где? В школе забыла?

- Извините, - сказала девочка и присела. - Я еще не знаю, что такое "пальто".

Она, конечно, шутила. Любила же Петькина тетка говорить: "Я не знаю, что такое насморк".

- А где ты живешь?

- Нигде.

- А конкретно?

- Извините, - сказала девочка. - Я еще не знаю, что такое "конкретно".

- Между тем пора бы и знать, - рассудительно заметил Петька. - Тебе сколько лет?

- Второй день.

Петька засмеялся. Девочка была беленькая, а ресницы - черные, и каждый раз, когда она взмахивала ими, у Петьки - ух! - куда-то с размаху ухало сердце.

- Теперь я вас хочу спросить, - сказала девочка. - Скажите, пожалуйста, что это за штука?

Она показала на луну.

- Тоже не знаешь?

- Нет.

- Эта штука называется "луна", - сказал Петька. - Ты, случайно, с нее не свалилась?

Девочка покачала головой.

- Нет, я из снега, - серьезно объяснила она. - Вчера ребята слепили снежную бабу. Мимо проходил какой-то старик с бородой. Он посмотрел на меня... то есть не на меня, а на снежную бабу, и сказал сердито: "Ну нет, и без тебя на дворе довольно бабья".

Она рассказывала спокойно, неторопливо, и Петька заметил, что, когда он говорит, изо рта идет пар, а у девочки не идет.

- Мальчишки ушли, а он меня переделал. На голове у меня было дырявое ведро - он его сбросил, в руках швабра - он ее вынул. Он пробормотал: "В этом деле я не специалист", - когда делал прическу. "А теперь устроим ей ножки", - когда устраивал ножки. Я не слышала, потому что меня еще не было, но, наверно, я уже отчасти была, потому что я все-таки слышала. С глазами не получалось! - сказала она с огорчением. - А потом получилось. Вот.

Она взмахнула ресницами, и у Петьки - ух! - куда-то ухнуло сердце.

- Потом он сказал: "А ходить ты будешь легко, потому что я не люблю девочек, которые ходят, как утки". В общем, я получилась у него так хорошо, что открыть глаза и заговорить - это было не так уж и трудно.

- И ты заговорила?

- Не сразу. Сперва вздохнула.

- Что же ты сказала?

- Не помню. Кажется. "Добрый вечер!".

- А он?

- Он? "Ах ты, моя душенька!" - и ушел.

- Странная история, - сказал Петька.

Они были теперь недалеко от Немухина. Впрочем, Петька - то далеко, то близко. У него были длинные ноги, и он, задумавшись, уходил от девочки, а потом спохватывался и возвращался.

По Нескорой всегда плелись нехотя, вразвалку. Такая уж была улица, располагавшая к лени. Немухинский горсовет переименовал ее было в Какпулясовсехногпроносященскую, но из этого ничего не вышло - все сразу начинали плестись, едва сворачивали в нее с Малинового переулка. Но Петька, устроив девочку в дровяном сарае, где было так холодно, что даже дрова покряхтывали, и, чтобы согреться, толкали друг друга боками, действительно пролетел эту улицу как пуля. Дело в том, что на этой улице жил старый Трубочный Мастер. Самыми ценными считаются обкуренные трубки, поэтому в его маленьком домике всегда стоял дым - тот самый, о котором почему-то говорят "дым коромыслом". В этом дыму с трудом можно было различить хозяина, который сидел в кресле, скрестив короткие ножки.