Страница 7 из 8
Вечером мне позвонил мой знакомый инженер завода имени Лихачева:
- Здравствуй! Ты, оказывается, у наших ребят сегодня выступал? Ну, брат, потряс ты... Сынишка пришел, всем рассказывал: "Вот к нам сегодня писатель приезжал... До того занятый, что двое часов на нем! Так все время и проверяет!"
Мне часто приходятся бывать у больных ребят, надолго прикованных к постели. Однажды пришлось принимать военно-морской парад, который в санатории у Серебряного бора, па окраине столицы, придумали сами малыши, прочитав мою книжку "Далеко в море". Да, это был парад, парад с торжественным маршем, и с подъемом флага, и с музыкой. Но двигался только принимавший парад, то есть я. А все участники, с приколотыми на груди к рубашонкам сине-белыми треугольниками, вырезанными из бумаги наподобие матросских воротников, оставались распростертыми на кроватях. Они козыряли, играли на гребенках, изображая корабельных оркестрантов, поднимали над койками цветные флаги по протянутым через палату веревкам, рапортовали мне. А я шагал между кроватями, отдавал честь и принимал этот удивительный парад, думая, что нет, не зря, не напрасно пишутся книжки.
А однажды я получил письмо из подмосковного туберкулезного детского санатория "Красная Роза", возле Балашихи, где я бывал несколько раз до этого. На долгие годы обреченные лежать, пионеры одной из палат санатория просили у меня разрешения присвоить звену их в пионерской дружине мое имя... Мог ли я отказаться от этой высокой, вряд ли заслуженной и в чем-то печальной чести? И часто потом, если у меня, как и у всякого, случались неудачи и приходили трудные дни - такие, когда все хочется бросить к черту, вспоминал я вдруг, что больные ребята, которым куда тяжелее, чем мне, одарили меня таким доверием... И стыд за свою слабость пожирал меня. Снова яростно брался я за работу, чтобы хоть как-нибудь оправдать эту веру читателя. Великое это дело - доверие читателя! Перед самой войной передавали впервые по радио мой рассказ "Есть на Волге утес". Трагическую историю жизни безвестного волжского грузчика - певца Леонтия Архипкина, по прозвищу "Громобой", потерявшего когда-то свой могучий бас из-за того, что пьяные купцы спалили ему кислотой горло. И вот в рассказе говорилось о том, что пионеры, найдя уникальную грампластинку, однажды записанную с голоса Громобоя, вернули позабытую славу человеку. Пел за моего героя в радиопередаче народный ; артист СССР Максим Дормидонтович Михайлов.
Через неделю после передачи меня вызвали в радио и вручили мне денежный перевод из города Грозного. На обороте перевода в графе "Для письменного сообщения" я прочел: "Дорогие радиодикторы. Мы слушали Льва Кассиля "Есть на Волге утес". И провели в Доме пионеров сбор в пользу Леонтия Архипкина, по прозвищу "Громобой", т. к. голос у него пропал и жить ему наверное не на что. Поэтому посылаем собранные 13 р. 65 к.".
Вот он каков, дорогой наш читатель. Мало того, что убежденно поверил в подлинное существование героя, но еще преисполнился сострадания к нему и счел своим прямым гражданским долгом помочь старому, обездоленному человеку в нужде! Не было для меня в жизни выше награды, чем этот перевод из города Грозного на 13 рублей 65 копеек (я ответил на него посылкой с книгами), и нет на свете лучше читателя, чем тот, которого я вижу перед собой, когда берусь за работу.
- Дядя, - спросил меня в библиотеке как-то один из школьников, держа наготове тетрадку, чтобы записать мой адрес, - дядя, вы где живете? В Кремле?
По какому же высокому адресу прописана в его представлении наша книга, наша литература! Вот и думаю я всю жизнь, как оправдать такую прописку! И пишу для этого читателя, достойного самой лучшей литературы, такой, о которой я сам лишь мечтать могу... Пишу, как в силах, как умею, дорогим моим мальчишкам и девчонкам книги об их же открытых, веселых и жарких сердцах, полных дерзания, упрямой мечты и необоримой жажды подвига, чтобы победили в мире справедливость и красота. И нет для меня на свете дела важнее и прекраснее!
Мне думается, что автобиография писателя может быть им вполне законно оборвана на тех книгах или моментах его жизни, которые он сам считает в какой-то мере определяющими его литературную судьбу. Остановлюсь, пожалуй, тут и я.
Конечно, можно было бы еще рассказать, например, о спортивном романе "Вратарь Республики" (1937), о "Че-ремыше, брате героя" (1938), о "Дорогих моих мальчишках" (1944), о книге "Маяковский - сам" (1940), о большой повести "Великое противостояние" (первая часть которой вышла в свет за несколько месяцев до начала Великой Отечественной войны и была продиктована тревожным ощущением надвигавшейся грозы, а вторая - "Свет Москвы" - появилась в печати к 800-летнему юбилею столицы в 1947 году и получила первую премию на конкурсе Министерства просвещения РСФСР), Следовало бы, конечно, остановиться на документальной повести "Улица младшего сына" (написанной в 1949 году в содружестве с журналистом М. Поляновским). Она была удостоена Государственной премии.
Надо было бы, вероятно, упомянуть и о повести "Ранний восход" (1953), в которой я стремился продолжить рассказ о слияйии двух наиболее для меня дорогих и важных черт в душевном облике молодого поколения - начал творческого и героического. Таким же родным, как и Володя Дубинин, стал для меня непридуманный, живший на самом деле и тоже безвременно погибший маленький, но феноменально одаренный художник Коля Дмитриев.
Можно было бы рассказать еще о многих поездках и путешествиях, о ряде замечательных встреч, о незабываемых часах, проведенных у Алексея Максимовича Горького, о свидании с Роменом Ролланом, сказавшим мне очень дорогие и важные слова про "Швамбранию" и некоторые мои рассказы.
Надо было бы, возможно, рассказать кое-что и о корреспондентской работе во время войны на сухопутных фронтах и в Заполярном флоте. И о многолетней работе у радиомикрофона, за которую я удостоен звания и знака "Почетный радист СССР": о передачах с Красной площади и "Под часами с кукушкой" за "Круглым столом", радиопредседателем которого я был довольно долго... И о наших новогодних елках в Колонном зале Дома союзов и в Большом Кремлевском дворце, где я в течение нескольких лет выполнял функции литературного деда-мороза. И о моих студентах в Литературном институте, где я стараюсь избавить начинающих от тех ошибок, без которых не обошлась моя собственная молодость.