Страница 6 из 10
Разговор касается философских работ Циолковского. Судя по письмам, которые он ворохами рассыпает передо мной, у него немало пылких последователей, и он несколько задет тем, что я позволяю себе не во всем с ним соглашаться по части некоторых философских высказываний.
- Нет, я яростный материалист, монист. Только материя - и больше ничего!
Он обладает даром чрезвычайно ясно, просто и красноречиво высказывать свои мысли. У него огромные познания, легко, без всякого напряжения пересыпает он свою неторопливую речь фактами из жизни Галилея, Либиха, Гумбольдта... Но в его воззрениях, в представлениях о природе, как идеальном сочетании радости, разума и истины, много наивного.
- Да-с, и все-таки я убежденнейший материалист! - восклицает он, когда я робко решаюсь упрекнуть его в некотором идеализме. - К религии у меня определенное отношение: когда-то это было попыткой мудреца объяснить мир, а потом власть имущие постарались использовать это в своих интересах. Библия? Сотворение мира?.. Ну, слушайте, это же детский лепет!.. В одном Млечном Пути два миллиарда планет. А он в шесть дней! Чепуха! А все-таки обезьяна и этого бы не выдумала, - неожиданно заканчивает он.
Увлекательные перспективы
Об астронавтике, о звездоплавании он говорит с повелительной простотой, которая всегда неотделима от истинного величия идей. Он никак не фантастичен. Все время - расчеты, цифры, законы. Это знание без самонадеянности. Это уверенность без бахвальства.
Его последние работы посвящены устройству межпланетных человеческих поселений.
Нет, Циолковский не зовет людей переселиться в будущем на какую-нибудь другую планету.
- Я вообще никогда не старался отвлечь человечество от Земли, - говорит он сердито. - Пока и на Земле, как мы видим, можно многое улучшить в жизни. А если уж переселяться в будущем, то на астероиды! Или на искусственные межпланетные станции, заброшенные в пространство ракетами. Вот там не будет земных тягот. Притяжения нет. Климат можно устроить какой вам хочется! Солнечную энергию можно использовать в таком объеме, какой нам еще не снится. И доменные печи она заменит и все двигатели, а материалы можно будет доставлять ракетами с Земли. Или зачалить астероид какой-нибудь ближний и произвести его разработку. Там металлов сколько угодно.
И он рисует увлекательную картину. Люди "пасут" в межпланетном пространстве стада астероидов и по мере надобности "доят" их. У меня начинает слегка кружиться голова...
В крохотной мастерской Циолковского на простом верстаке дозревают на солнышке яблоки.
Тут же в светелке помещается склад изданий всех его трудов; на полках размещены книжки, которые он раздаривает гостям и корреспондентам. В углу навалены диковинной формы ладьи, самодельные странного абриса фигуры, словно тела, прибывшие из иного мира. Все это сделано из жести руками самого ученого. Прислоненная к стенке, стоит вертикально модель дирижабля из гофрированной волнистой стали, которую я прежде уже не раз видел на фотографиях в журналах.
Прообразы? - почтительно спрашиваю я.
Карикатуры, - сердито отвечает Циолковский, - это лишь карикатуры. Вы бы там кому-нибудь сказали бы в Москве, что дело с дирижаблем надо поторопить... Да ведь некогда, понимаю. На Земле
достаточно дела, и дела-то все неотложные!.. А тут еще воздушные и межпланетные... Я и не собираюсь отрывать людей от дела, от Земли.
Пропуск во вселенную
- Дедушка! - закричала, взбежав по лесенке, внучка Константина Эдуардовича. - Тебя там какой-то старичок спрашивает.
В светелку поднялся щупленький подвижной старикан в старомодных запыленных штиблетах. В руке вместе с кепкой он держал томик издания "Академии".
Труба взяла старичка на прицел.
- Товарищ Циолковский, - закричал тот, борясь с волнением, комком застрявшим в его горле, как плот на окском перекате за окном, и наклонясь к трубе. Лицо его сразу промокло. - Я пять километров протопал потому, что давно уже издали уважал очень сильно вашу научную личность. Вы плохо слышите, а я потерял зрение на старой работе, но все-таки читаю, вот видите - Виктор Гюго. - Сделав решительно ударе ние на "ю", он протянул Циолковскому руку с книгой. - Виктор Гюго. Ах, если бы вы читали только, как он остроумничает насчет старой буржуазии! Я читаю все про французскую революцию. Вы меня можете спрашивать. Первая революция была в 1789 году... Потом были еще кое-какие. Но всюду злые люди мешали. А у нас, слава богу, совершилось, хотя на другой почве.
- Голубчик! - спросил немного растерянный Циолковский. - Что же вы хотите, чтобы я вам сделал?
- Вам семьдесят пять, - опять закричал старичок, - а мне шестьдесят девять! Три царя, три революции. Хватит, можно и умирать. Но я еще хочу попасть на ваш юбилей. Я хочу сам услышать про все... И старуха моя хочет. И Аркаша и Лиза хотят. Это мои дети, они учатся в партийной школе. Но им тоже не досталось билетов.
Хорошо, голубчик, я вам напишу записочку, - сказал растроганный Циолковский. - Только я не знаю, удобно ли это, писать пропуск на собственный юбилей, а? Как по-вашему?
- Что значит? При чем тут неудобно? Пишите: Михаил Семенович Белоковский. Да нет! Не одному!.. На четырех человек! Мы же с вами считали: жена, Аркаша, Лиза, не говоря уже обо мне.
И Циолковский торжественно, своим угловатым почерком написал на листке, вырванном из тетрадки:
"Прошу пропустить четырех человек".
Потом он посмотрел на просителя, на меня, подумал секунду и, должно быть, для большей убедительности крупно приписал в скобках: "партийных".
Межпланетный порт Калуга
Днем еще на предприятиях и в школах велись беседы и собрания, посвященные его юбилею. На заводе НКПС рабочие объявили о создании специальных бригад имени Циолковского. Школьники четвертой ФЗС единогласно приняли предложение одного пионера организовать кружки по технике, поднять качество учебы, укрепить работу Осоавиахима и МОПРа.
Земляки звездоплавателя сумели, видно, использовать его семидесятипятилетний юбилей в самых "земных" целях.
Железнодорожники обещали налаживать сообщение пока на земле, колхозники боролись за дальнейшее овладение техническими знаниями, красноармейцы сообщали, что с новой энергией обязуются освоить военную технику. И хоть порою это звучало наивно, но тут в общем сказывался наш стиль и навык - даже самые низовые работы равнять по высочайшей идее, и наоборот - с далеких высот будущего наносить верную его проекцию на нашу сегодняшнюю Землю.
А на калужский телеграф прибывали все новые и новые приветствия от земляков и иноземных друзей звездоплавателя: из Ленинграда, из Москвы, Харькова, Одессы, Германии, Франции, Испании...
Вечером калужские рабочие и колхозники, аэронавты, дирижаблестроители и специалисты из института реактивных двигателей, приехавшие из Москвы, а с ними и местные научные работники до отказа заполнили клуб железнодорожников.
Занавес пошел вверх величественно, как аэростат.
Все в зале встали, горячо и любовно аплодируя. На авансцене в большом кресле у стола сидел Циолковский. Толстый, пахнувший нафталином драп праздничного пальто подпирал его со всех сторон. Погода в тот день была прохладная, и юбиляр решил поберечься. Поэтому он так и сидел в пальто, наглухо застегнутом, и на голове его торжественно стоял очень высокий старомодный котелок.
Земляки рьяно хлопали.
Циолковский встал. Он подошел к рампе, снял котелок и стал медленно махать им, далеко заводя вытянутую руку вверх за голову. Так машут встречающим с палубы корабля, хотя бы и межпланетного...
В этот вечер в калужском железнодорожном клубе слушали лекцию о звездоплавании, о законах Земли и неба, о солнечной энергии, о жизни и труде скромного калужанина, имя которого звучит ныне везде, где начинается разговор о безграничном могуществе человеческого разума, проникающего во вселенную.
Слушали красноармейцы и железнодорожники. Слушал старичок Белоковский с женой, Аркашей и Лизой.