Выстрел из вечности

Я нежно положил её на травку, губы дерзко впились в её небольшую, но тугую грудь. Она слабо сопротивлялась. Я жарко шептал одно единственное слово: «Люблю, Люблю».

После весь день мы с Людкой долбили камень. Она помогала, советовала, распоряжалась. К вечеру мы только закончили, и запылённые, снимая на ходу одежду, бросились к реке. А вода в лучах заходящего солнца была тёплая, ласковая, чистая. Она снимала усталость бессонной ночи, каменную пыль, что насела на наши руки и лица, успокаивала, вселяя надежду на наше счастье. На берегу никого не было, и мы наслаждались с ней во весь напор распахнутой души. Мы бегали, резвились, играли как малые дети. Людка была настоящей волшебницей. И я никак не мог уследить чего-то главного. Я терял голову. Когда это было?

Я смотрю на камень, и боль пронизывает мою душу и сердце, будто что-то оборвалось во мне при виде этого камня. А солнце, как тогда утром выскочило из-за перистых облаков и осветило валун добром и светом. По воде блеснул яркий луч. Всё так же, как десять лет назад.

В это время я почувствовал, что кто-то меня дёргает за плечо. Я очнулся. Около меня стоял Василий Кошелев. В руках он держал две бутылки водки и большого судака горячего копчения. Видения пропали, и мне стало жаль, что всё возвышенное сразу кончилось, а навстречу идёт проза жизни.

– Коля, чёрт с ним со всем этим, – сказал Василий, – давай выпьем за твой приезд.

Я стал отнекиваться, но он был неумолим. Мне казалось, что он хочет высказаться, облегчить свою душу, сбросить непосильный груз, который придавил его могучие, широкие плечи.

Мама собрала на стол. Я налил водку в стопки.

– Коля, ты ещё холост? – спросил Кошелев.

– Как видишь один, не успел ещё.

– Правильно делаешь, не женись – одна мука.

Лицо друга было скорбное. Он поднял стопку, руки его дрожали. «Раскис, – подумал я, – на мужика стал не похож». В груди заныло так, что и выпитая водка не подействовала, а наоборот привела в чувства эйфории. Но я всеми силами держался. Я налил ещё, чокнулись. На глазах Кошелева были слёзы.

«Ты навеки мой, – пришёл на ум страстный шепот Людки. – Мой, ты слышишь».

– Коля, ведь я люблю её, а она у-у-у – стерва, – хотел сказать он, натолкнувшись на что-то твёрдое, запнулся и сказал: – Милая белокурая чайка хочет жить весело.

Она сейчас стояла передо мной, грустная и доверчивая, такая родная и близкая, что я и сам был вволю разрыдаться. Я тянул к ней руки, но так и не мог дотянуться. Кошелев всё говорил, говорил, говорил. Что я мог сказать ему на всплеск его откровения? Да ничего. И чтобы я не сказал ему – всё было ложью. И от этого никуда не уйдёшь. Правда, а кому она принесёт облегчение? Что за ней скрывается? Не мог же я сказать ему, что меня терзает. Наши отношения с ней – священны. И где бы я ни был, они всегда со мной. А времени было уже далеко за полночь. Я решил проводить Ваську домой. На улице было лучше. С Волги дул прохладный ветерок. Собака у соседа подала голос, но вскоре затихла, убаюканная прелестью ночи. Из-за плетёной изгороди ветки вишни свисали на дорогу. Мы шли, поддерживая друг друга. Василий всё жаловался и жаловался на свою неудавшуюся жизнь. Он не хотел слушать голос моего сердца, хотя я пытался ему что-то сказать, напомнить о наших отношениях с Людкой. И мне сейчас было не легче чем ему. Кошелев, конечно, знал о наших отношениях, но не придавал этому никакого значения, изливая на меня своё наболевшее, накопившееся за это время горе. Утешать было бесполезно, да я и не знал как. Просто язык не поворачивался. Так мы и шли, он говорил, я молчал. Внезапно появился дом с резными наличниками. Небольшой сад рядом, склонив ветки к земле, шелестел. Василий постучал.

– Кто там? – послышался внутри дома нежный женский голос.

– Я милая, – ответил Кошелев, – открой.

«Она, – колыхнулось в моей груди сердце, – боже, как я ей в глаза взгляну».

– Чего болтаешься среди ночи? – прошипела Людка звеняще, но, увидев меня, повела точёным бедром. – А, Коля, каким ветром занесло в наши края?

Я увидел, как её лицо вмиг стало оранжевым, но Людка быстро справилась с собой, и как обычно было у нас, подставила щёчку для поцелуя. Я ощутил в себе трепет, но всё же коснулся её щеки губами.

Кошелев шептал:

– Милая белокурая чайка.

И пытался обнять жену, но она его оттолкнула со словами:

– Пьяница, отойди прочь.

Кошелев сел на диван и тут же уснул. Я тоже был в крепком подпитии.

– Коля, пошли, – сказала Людка певуче. – Я тебе постелю на сеновале.

Она взяла в темноте меня за руку, чтобы я не упал, и полезла наверх. Там она расправила тюфяк, постелила чистые простыни, и сказала, чтобы я раздевался и ложился спать. Людка помогла мне раздеться, а потом склонилась к самому уху, и страстно зашептала:

– Зачем же ты уехал, милый? Я после твоего отъезда места себе до сих пор не нахожу. Глупо всё получилось тогда. Я тебя обидела, а ты простить меня не захотел. Разве так можно, Коля? Я тебя люблю одного. Ты слышишь меня – неслух ты мой. Мне папа с мамой говорили, мол, выходи за Ваську – и всё пройдёт. Он институт окончил, у него перспектива, а этот где? Сам чёрт его не разыщет.

Её голос туманил голову, а какие были глаза. Боже, мой! Разве их можно описать простыми человеческими словами. Это была какая-то тайна. Они светились даже во тьме. Я ощутил невесомость Людкиного тела. Она как бы парила надо мной, опускаясь всё ниже и ниже. Её волосы упали на моё лицо. Я стал зарываться в них, как тогда в юности, чувствуя запах её тела. Её голос разрывал мою грудь. Он то леденил моё сердце, то заставлял гореть жарким пламенем. А глаза – вот они рядышком, я просто тонул в них, как в озёрах.

– Люда, – шептал я, – что ты со мной делаешь? Я больше не могу, не могу. Как я мог все эти годы жить без тебя? Не слышать твоего напевного голоса, не ощущать прикосновение твоих лебединых рук?

– Хочешь, я брошу Ваську, буду слушаться только тебя, хочешь? А глупости я тут натворила, что обо мне ходят сплетни по всей округе, опять же от скуки, понимаешь, так тягостно жить с ним, вот и кидаюсь, ищу успокоения. Правда, я к себе кроме тебя и Васьки никого не допустила. Они намеревались, но я была тверда. У меня с ними просто был лёгкий флирт и не больше. А они разнесли по всей округе, что у меня с ними была интимная связь. Враки всё это. А ты уехал. Пять лет я тебя ждала, надеялась, что пройдут наши мглистые дни, ты вернёшься, и больше я тебя от себя не пущу. Я устала ждать, сил больше не было, а он всё ходил и ходил, звал замуж. И я не устояла. Я даже подвенечного платья не надела, хотя оно и было сшито. Выходила ли я замуж – вот уж и не знаю. Мне всё кажется, что это сон, когда-то он должен кончиться. Как Кошелев ругался, увидев меня в простом платье. Коля, как же я могла осквернить нашу любовь?

Она горько заплакала, и её горючие слёзы упали мне на лицо.

В окно светила яркая луна, и её бледный вид оттенял сияние Людкиного лица, глаз, белых волос, рук. Людка не утирала катившиеся из глаз слёзы, вид был подавленный – само отречение от всего. Я не мог оторвать взгляда: милая моя, хорошая, что ты со мной делаешь? Она смотрела на меня и глаза её говорили: «Ведь опять уедешь, не простишь. А без тебя моя жизнь – не имеет смысла. Пойми это. Пойми, Коля».

Я не знал, что делать, что сказать. Мы поднялись. Людка словно неживая пошла вниз, где на диване спал Кошелев. Он даже во сне вспоминал одно имя – её имя. Я вышел, чтобы не разбудить друга. Мне было стыдно и больно, что так всё получилось, хотел поговорить с ним, но не хватило силы воли. Обманывать себя и его, а тем более Людку я не мог, считал, что мне лучше уйти из их жизни и больше не появляться в деревне.

На востоке уже загорелась алая заря. Мать не спала и, глядя мне прямо в глаза, которые я отводил в сторону, спросила:

– Сынок, где же ты был столько времени?

Я молчал, спешно собирая чемодан.

– Коля, что случилось? Почему так спешно уезжаешь? – сказала она, – видно эта подстилушка перешла вам дорогу с Васькой.