Страница 3 из 32
– Ну, спаси тебя Бог, Ипат. А я навеки должник твой за батюшку! – с чувством промолвил он.
– Благодарствую, княжич. Рад служить славному роду вашему.
Василий снова взглянул на отца. Лицо его приняло теперь более спокойное выражение, но все же глаза, казалось, настойчиво требовали чего-то.
– Почивай, батюшка, набирайся сил,– сказал Василий,– а я сей же час велю отцу Аверкию во здравие твое молебен отслужить да сам допрошу давешнего вестника. И не мешкая поведу отряд по следам тех окаянных брянцев. Коли не успели они уйти за Десну, даст Бог, отобью наших людишек. А ежели с тем припоздаю,– перейду ночью реку и Глебкиных смердов в полон угоню!
При этих словах лицо старика выразило полное удовлетворение. Казалось, именно это он и желал сказать сыну. Он закрыл глаза и задышал ровнее. Перекрестившись на лик Архангела и кивнув Ипату, Василий на цыпочках вышел из опочивальни и тихонько прикрыл за собою дверь. В передней горнице теперь еще прибавилось народа.
– Слава Христу, лучше родителю,– ответил он на обращенные к нему со всех сторон вопросительные взгляды,– Ипат говорит, жив и здоров будет. Пусть протопоп во здравие князя немедля молебен готовит. А ты, Семен Никитич,– обратился он к воеводе,– давай мне вестника.
– Тутка он, княжич, давно тебя дожидает. От стены отделился и отвесил Василию земной поклон невысокий, но крепко сбитый крестьянский парень в лаптях, холщовых портах и изорванной в клочья рубахе. В русых курчавых волосах его запеклась кровь, на щеке виднелся припухший багровый рубец.
– Сказывай! – окинув его взглядом, приказал княжич.
– С села Клннкова мы, что по тую сторону Ровны, поприщ сорок отселя будет,– начал парень,– Ну, вот, вышли мы утресь на косовицу, а они, значит, брянцы-то, из лесу-то и налети! И давай, значит, нас имать я вязать! Мужиков и баб, всех повязали. Ну, кой-кто все же утек. Налетели они, стало быть, опосля на село, а там уже людишки упреждены были,– все в лес схоронились, одни старики пооставались. Ну, со зла они возьми да и подпали село…
*П о п р и щ е – верста
– Погоди, – прервал его Василий. – Сколько же их было, брянцев-то?
– Да, почитай, сотни две конных.
– А вел их кто, тебе ведомо?
– Ведомо, пресветлый княжич! Вел их самолично дружок княжий, воевода Голофеев.
– Ну, добро, дальше сказывай!
– Ну, погнали нас, значит, в лес. По пути высмотрел я местечко и стрибанул было в заросли, но только достал меня один вой плетью по рылу и привязал ремнем к своему седлу. Чуток не доходя Ревны, загнали нас всех на полянку, тут оста вил воевода четырех караульных, а все прочее воинство повел грабить село Бугры, что оттель поприщ с пяток. Ну, а караульные наши всему полону велели сесть в кучу посредь поляны, коней своих, всех вместе, привязали к дереву, а сами сели в холодке закусывать и брагу пить. Ну, а я, значит, до одного из коней остался пристромленный. Только помалу я свои путы о стремя перетер, у трех коней неприметно отпустил подпруги, а четвертого, какой получше, отвязал, сиганул на него да и махнул в лес! Караульные крик подняли, но только покеда они коней своих заседлали, я уже далече утек. Лес этот я знаю как свой двор, меня в нем не словишь! Ну и пригнал, значит, сюды…
– Молодец, парень! Как звать-то тебя?
– Лаврушкой звать, пресветлый княжич.
– Добро, Лаврушка, ступай отдохни. Иван,– обратился княжич к одному из слуг,– отведи парня в людскую, прикажи там его накормить и напоить, да выдать ему новые порты и рубаху!
Однако Лаврушка уходить не спешил и, переминаясь с ноги на ногу, просительно посматривал на княжича.
– Ну, чего еще хочешь?– приветливо спросил Василий.
– Дозволь, пресветлый кияжич, послужить тебе! Повели взять меня в твою дружину. Живота не жалеючи буду за тебя биться с кем укажешь. Конь у меня есть теперь ладный, с седлом и со всею справой.
– А семья твоя что скажет? Аль у вас и без тебя работников достает?
*В о й – воин, ратник.
– Никого у меня нету, княжич, с малых годов сирота я, у чужих людей возрос.
– Ладно,– с минуту подумав и оценивая парня взглядом Василий.– Коли так, оставайся, мне ратные люди нужны. Токмо не мысли, что будешь ты биться за меня либо князя, родителя моего. Нам того не надобно, а вот рубежи свои мы блюдем крепко и будем биться за то, чтобы люди на землях наших могли спокойно пахать и косить и чтобы не угонял в неволю ни злой сосед, ни поганый татарин. Ну, ступай теперь с Богом!
– Спаси тя Христос, за милость твою, пресветлый княжич! А уж я послужу тебе верно,– кланяясь в землю, промолвил просиявший Лаврушка и, неловко повернувшись, направился к двери.
– Погоди, – остановил его Василий, – Сумеешь ты ночью вывести нас через лес, прямыми тропами, на след Голофеевой шайки?
– Вестимо, сумею, княжич! Они с полоном да с награбленным добром за один день на брянскую сторону нипочем не уйдут. Заночуют в лесу, и завтре мы их, как Бог свят, настигнем!
– Ну, ин ладно. Ступай подкрепись и отдохни, невдолге и выступим.
– Допрежь чем выступать, пристало бы тебе, Василии Пантелеич, с нами вместях думу подумать,– сказал боярин Опухтпн, когда за Лаврушкой закрылась дверь горницы.– Досе наша беда не столь и велика: ну, угнали у нас с пол ста смердов. Может, еще по-доброму и в обрат их вызволим. А налетишь ты сейчас да посекешь вгорячах брянцев,– гляди, они на нас и большой войною пойдут.
– Когда это Глеб Святославич что-нибудь добром отдавал? Не дело говоришь ты, боярин. После мора людишек у нас вовсе мало осталось, что же, будем теперь глядеть, как последних угоняют?
– Людишки, то еще куда ни шло… А вот не навлек бы ты беды и на всех нас. Потому и говорю: надобно наперед думу подумать.
– Я и сам разумею, что делать,– резко ответил Василий, – и куда ты гнешь, мне тоже вдомек. Ежели бы погромили боярскую вотчину, ты бы первый закричал: бей и жги всякого! А до вольных людишек вам, боярам, нужды нет. Пускай, мол, пропадают сироты, только бы брянского князя не изобидеть, а то, чего недоброго, осерчает он и под одну стать со смердами бояр карачевских учнет громить. Вот она, ваша думка, бояре!
– Молод ты еще, княжич,– выступил вперед боярин Шестак,– а речей таких мы ни от родителя твоего, ни от деда не слыхивали! Боярскую честь на Руси спокон веку все князья блюли. Ну, а тебе, видать, смерды ближе, нежели боярство родовитое,– язвительно добавил он.