Страница 12 из 52
- Ясно,- пробормотал Банколен.- Какими бы другими достоинствами ни обладал аль-Мульк, мне редко доводилось слышать столь здравую литературную критику. Он часто выходит?
- Очень редко. Оч-чень. Он занимается изучением...
- Чего именно?
Грэффин постучал по лбу пальцами, погрузился в тайные раздумья, забормотал про себя. Я ждал, что он с минуты на минуту окажется в ступоре, но мне на миг показалось, будто он испугался, отчетливо вымолвил:
- Или бесы из морских глубин...
Пауза. Потом секретарь аль-Мулька снова забормотал:
- Дьявольщина, я вам говорю! Вот чем он занимается. Увидите, если заглянете в апартаменты. Дьявольщина... Он в нее верит.
Перед нами впервые открылась безумная, искореженная душа человека по имени Грэффин.
- Чертовщина! Гниль! Сплошная гниль!
- А куда он отправился нынче вечером?- спросил Банколен, и все вздрогнули от его командного тона.
- Это я могу сказать, сэр. Он обедает с женщиной.
- Вот как? С мадемуазель Лаверн?
- Вы ее знаете? Именно так.
Банколен кивнул.
- Кое-какие ваши слова, лейтенант, очень заинтересовали меня,- заявил он.- По вашему утверждению, вы его единственный друг. Что вы этим хотели сказать? Тощий мужчина, скосивший глаза на ковер, рассматривая геометрические узоры, встрепенулся: - Я сказал? Чтоб меня повесили! Да ничего подобного! -Да?
- Да, чтоб меня повесили!- Светло-голубые глаза ярко сверкнули.Единственный друг... Боже мой, просто смешно! Нечего меня тут больше допрашивать! Вы меня не удержите. Я ухожу! Ухожу... Но скажу. Он изгой, вроде меня. Разнесчастный проклятый изгой, вроде меня. Но скажу...Захлебываясь пьяными слезами, он наставил палец на Банколена.- В любом случае у меня друзей не меньше, чем у него. И если грязного извращенца прикончили, я поплачу на его могиле. А теперь ухожу! Вы меня не удержите! Он поднялся, пошатываясь, перепуганный, словно ребенок, попятился, понял, что его никто не преследует, и вывалился из гостиной. - Что вы об этом думаете?спросил Банколен. Доллингс сказал, что все это вульгарно.
- За ним непременно надо последить,- заметил сэр Джон.- Не говоря о личных впечатлениях, я ему не доверяю. Есть в нем что-то нехорошее... Ну, Толбот? Вошел мрачный маленький инспектор с заткнутым за ухо карандашом.
- Мало пользы,- доложил он.- Врач считает, что шофер мертв часа четыре, если не больше. Я тут кое-какие факты собрал...- И, сверяясь с блокнотом, поведал их нам. Как нам уже было известно, приехал аль-Мульк в марте этого года, снял огромные апартаменты на четвертом этаже. Поскольку в "Бримстоне" не соблюдались общепринятые условности и дела велись в высшей степени эксцентрично, аль-Мульк без большого труда вел довольно необычный menage {Здесь: образ жизни (фр.)}. Деньги с него брали царские, но и требовал он нисколько не меньше. Его окружение состояло из Грэффина, слуги-француза, ушедшего сейчас в отпуск, и шофера-американца Ричарда Смайла. Грэффин и Жуайе жили в апартаментах. Где жил шофер, никто не знал, но машина стояла поблизости в гараже. По требованию аль-Мулька ни один клубный служитель никогда не бывал в номере. Иногда он обедал в городе, иногда в клубном ресторане, но обычно обед подавали наверх под присмотром Жуайе.
- Непростой француз,- отозвался о слуге Толбот.
Жуайе, по свидетельствам, редко скандалил с шефом.
Из беседы с привратником Толбот выяснил, что аль-Мульк "тихий джентльмен". Даже эти скупые слова прозвучали насмешкой. Корреспонденция, письма? Ни одного. Приглашения? Немногочисленные. Но без конца приходили посылки. Всегда одинаковые, упакованные в бумагу, запечатанные синим воском. По словам привратника, на воске всякий раз была отпечатана буква "К"; все посылки отправлялись из Лондона. Что касается посетителей - ни единого за все девять месяцев.
Толбот закрыл блокнот.
- Я звонил в гараж,- добавил он.- Шофер выехал в лимузине приблизительно без десяти семь. Еще остается цветочник, у которого аль-Мульк купил цветы, обнаруженные на заднем сиденье. Магазин сейчас закрыт, но утром...
Тут в гостиную незаметно шмыгнул Виктор, пробормотав:
- Мистер Марл, к телефону.
К телефону? Я взглянул на часы, выходя из гостиной. Половина второго. Но после всех безумных вечерних событий даже не показалось странным, что кто-то звонит в такой час. Телефон находился сразу же за дверью гостиной; я снял трубку, обуреваемый туманными фантазиями...
- Джефф!- прозвучал голос, внезапно пронзивший меня до глубины души. Я не слышал его много месяцев. Прошлое сразу встало перед глазами.
- Шэрон!- крикнул я.
Шэрон Грей. Голос, несомненно, ее, живой, раскатистый. Теперь мне стало ясно, почему весь день омрачали туманные воспоминания. За ними маячила девушка (черт ее побери!), маячившая перед глазами в том самом апреле, когда разворачивалось злодейское и изящное дело Салиньи об убийстве.
- Это ты?- спросил голос, чуть задохнувшись.
- Я... Как ты поживаешь?- кричал я, стараясь, чтобы не Дрогнул голос.
- Отлично! А...
Последовала короткая пауза, потом мы заговорили одновременно, и пришлось распутывать фразы. Мне стало известно, что ее отец (которого я всегда представлял себе в образе великана-людоеда с дубиной) отправился в какое-то очередное путешествие, а Шэрон приехала в Лондон из Ноттингемшира по пути на юг Франции. Городской дом, которым семья редко пользовалась, был закрыт в это время года, но Шэрон не пожелала останавливаться у друзей, чтоб отец не узнал, что она снова вырвалась на свободу,- по крайней мере, пока он спокойно не доберется до дикой пустыни,- и предпочла пожить день-другой в запертом доме.
Я слушал, почти ничего не понимая. И мысленно видел, как в этот момент она прижимает к губам телефонную трубку, размахивая сигаретой. Шэрон, с янтарными глазами под длинными черными ресницами, то сонными, то встревоженными, оживленными, вопросительными. Шэрон, с легко вспыхивавшим лицом и темно-золотистыми волосами. Шэрон, милая, ласковая, способная пить как матрос и сквернословить не хуже газетчика. Я вспоминал ее мечтательность, ревность, ярость и нежность, наше давнее знакомство в Париже.
- Слушай, Джефф,- говорила она,- ты не мог бы сейчас же приехать... немедленно? Тут такое творится...