Сети зла

Империя, как это бывает, не слишком щедро вознаградила своих спасителей: командирам наемников посмертно дали титулы нобилей, словно в насмешку указав, что титулы пожизненные и по наследству не передаются.

Но зато горожане не забыли, кому обязаны тем, что сохранили головы на плечах.

Всем уцелевшим наемникам было даровано гражданство Сераписа и пожизненное освобождение от податей. Более того, аналогичные права получили и семьи погибших, которым было предложено приехать в город и поселиться там, причем им безвозмездно выделили пустовавшие после эпидемии холеры дома.

Так и возник Сераписский легион вольных воинов.

Среди двадцати тысяч солдат, значившихся по реестру в легионе, женщин-воительниц насчитывалось чуть меньше тысячи.

И среди них попадались всякие.

Например, Хильдур — огромная, ростом в семь с половиной футов свейка, опцион (подсотник) панцирной пехоты, да не простой, а ударной центурии. Ее топор обычный вояка мог поднять только двумя руками. Или Смолла Смолёная — командир когорты метателей огня, носящая несъемно шелковую полумаску, чтобы скрыть глубокие ожоги на лице.

Но основная масса слабого пола, выбравшая так или иначе для себя военную карьеру, была из того же разряда, что и Орландина. Легкие пехотинцы, егеря, лучники (даже не арбалетчицы — стрелометы были оружием тяжелым и требовавшим немалой физической силы). И, конечно, прознатчики. Три десятка, возглавляемые приемной матерью Ласки, Сэйрой.

Матушке было много годков — пятьдесят или около того. До этих лет доживают отнюдь не все женщины. Сколь много их помирает, рожая мужу седьмого или десятого ребенка! А уж подавно — далеко не все воины.

Она не рассказывала ни про то, где родилась, ни про юность, ни о том, как стала наемницей. На все расспросы о ее родителях односложно отвечала, что те давно умерли и вообще детство помнит очень плохо. А на вопросы о том, почему стала воительницей, ответила только раз, будучи крепко выпившей и наскучив приставаниями маленькой дочери.

Зло и одновременно горько усмехаясь, сказала, что случилось это с ней, потому как на всякой войне прежде всего горят три вещи: хлеб на полях, лачуги бедняков и девичья честь.

А потом вдруг расплакалась.

Одинокая, уже далеко не молодая воительница подобрала Орландину на дорогах войны. Как признавалась сама, чтобы было кому скрасить последние годы ее жизни.

По словам старой Сэйры, она нашла девочку на Эсторской дороге, когда ее отряд отступал вместе с беженцами из стертой аварами с лица земли Виенны.

Было малышке годика полтора, и ничего, кроме нескольких слов, вроде «мама», «тетя», «хлеб» да своего имени, она не выговаривала.

Только это имя, странное, нездешнего звучания, да еще медальон старого серебра с аметистовым узором и непонятными письменами — вот и все, что оставили ей неведомые родители.

Иногда, нечасто, Орландина пыталась вспомнить, что было до того. Но, как ни старалась, не могла. Словно заколдовал кто-то…

…Ага, вот, кажется, и искомый зверь.

На вывеске одного из заведений, приютившегося в полуподвале четырехэтажной инсулы, была неумело нарисована животина, лишь отдаленно напоминавшая грозного секача. Вокруг оскаленной морды, выставившей огромные клыки, вилась надпись на латыни и отчего-то на священном языке.

«Какой же умник постарался?» — хмыкнула девушка.

Неужели в это место забредают люди, разбирающиеся в иероглифах? Сомнительно.

Спустившись по ступенькам «Буйного кабана», Орландина огляделась.

Сразу было видно, что заведение это относительно приличное. Во всяком случае тут никто не предложит обменять жизнь на кошелек и не потащит случайно забредшую сюда женщину на задний двор, на ходу сдирая с нее юбку.

Народ в таверне сидел самый разный: моряки, дровосеки, возчики.

Кое-где за столиками играли в кости, в «три скорлупки» и даже в «88 карт» — мода, уже на памяти Орландины принесенная моряками из далекой Чжунго. Вначале карты были такие же, как и у раскосых кхитаев. С обряженными в длинные халаты мандаринами, похожими на кроликов дамами с дурацкими прическами, драконами и единорогами-цилинями. Теперь же появились и местные варианты — с пиратами, легионерами, цезарями, квесторами, магами. И даже и такие, где изображены разные знаменитые красавицы-царицы, вроде Боуддики Эйринской или Клеопатры Великой. Причем показаны они были в совершенно неприличном виде, безо всего.

Устроившись за столиком, девушка щелкнула пальцами, и хозяин появился как из-под земли.

— Вина, пива, мяса отважной воительнице? — осведомился деловито. — А может, водочки?

Она помотала головой.

— Кофе.

— Один кофе? — Трактирщик был явно разочарован.

— Да, один, натуральный, без цикория, — повторно разочаровала его Орландина и, решив чуть подсластить пилюлю, добавила: — С коричными сухариками.

Через минуту миловидный юноша-слуга принес ей небольшую чашку кофе, благоухающего свежеподжаренными зернами, и большой стакан холодной воды, которой полагалось этот кофе запивать.

В фаянсовом блюдце горкой лежали припудренные толченой корицей ячменные сухарики.

— Уважаемая больше ничего не желает? — вежливо поклонился парень. — Есть отличное ирландское виски…

Она невольно поморщилась. То, как молодой человек назвал Эйрин, изобличило в нем аллемана или, того хуже, какого-нибудь датчанина. Прямо-таки просится на язык: «Понаехали тут!»

Одернула себя — ведь, если вдуматься, про нее можно сказать то же самое.

Впрочем, она ведь не кто-нибудь, а воин славного Сераписского легиона наемников. Это уже немало значит.

— Обойдусь, — бросила ожидающему ее решения половому.

И, расслабившись, начала потягивать кофе, между прочим, оказавшийся, против ожидания, не таким уж плохим. Наверное, из самого Аунако привезли, из-за Океана.

За соседним столиком пристроились несколько немолодых мужиков со знаками цеха мясников. Поглощая буйволовый окорок, они вспоминали бурное прошлое.

Орландина прислушалась, в удивлении приподняв брови. Дядьки говорили о Большом Карфагенском бунте, который приключился лет за десять до ее рождения. Тема для публичных разговоров неуместная. Из тех, за которые можно схлопотать пару месяцев отсидки в Гладоморне.