Сюрприз

— У меня нет иных мотивов, кроме как выяснить правду.

— Я ни на секунду в это не поверю. Проклятие, сэр! Ведь я была уверена, что вы любите мою племянницу. Как вы могли поступить с ней таким образом?

Маттиас сжал руку в кулак, повернулся и в сердцах стукнул им по стене.

— Не приходило ли вам в голову, мадам, что мне может надоесть жить с женой во лжи?

Повисла тяжелая пауза.

— Ради Бога, что вы имеете в виду? — тихо спросила Горация?

Маттиас сделал глубокий вдох и взял себя в руки.

— Ничего… Это не важно… До свидания, миссис Элибанк. Уфтон вас проводит.

Некоторое время Горация продолжала смотреть на Маттиаса, затем, не сказав более ни слова, повернулась и направилась к двери.

Маттиас не пошевелился до тех пор, пока за Горацией не закрылась дверь. Затем подошел к окну и долго смотрел в сад.

Наконец-то он нашел ответ на вопрос, который постоянно себе задавал. Теперь он точно знал, почему дневник Люси он отдал Имоджин.

Вовсе не потому, что хотел донести правду о Люси. Он сделал это потому, что чувствовал необходимость в том, чтобы она узнала правду о нем самом.

То, что он сказал Горации в порыве гнева несколько минут назад, было суровой правдой. Он не мог более жить с Имоджин во лжи. Ему нужно знать, сможет ли она любить его, если узнает, что он представляет собой на самом деле. Он должен знать, в состоянии ли она любить Безжалостного Колчестера.

Имоджин была слишком умна, чтобы не понять того, что он открыл ей о себе, когда вынудил прочитать дневник. В конце концов, она была И.А.Стоуном.

Имоджин окинула взглядом участников Замарского салона, сидевших полукругом вокруг элегантной хозяйки. Бросалось в глаза, что, за исключением Селены и самой, это были совсем еще юные леди. Имоджин рискнула предположить, что ни одной из присутствующих нарядных девушек не было и девятнадцати. Для многих это был их первый сезон.

Селена, одетая в голубое платье, отделанное голубыми же розами, учтиво улыбалась гостям, пока экономка подавала чай.

Имоджин подумала, что ранее она видела Селену только издалека и лишь при вечернем освещении.

Не секрет, что свет свечей в большей степени льстит женщине, нежели солнечный. Имоджин с удивлением отметила, что к Селене солнце было даже более беспощадно, нежели к другим. Женщина, которую называли Ангелом, выглядела сейчас грубее и холоднее, чем могла ожидать Имоджин. А ее небесно-голубые глаза напоминали не столько ясное небо, сколько холодные сапфиры.

Хозяйка салона оказывала явно гипнотическое воздействие на своих гостей, которые возбужденно переговаривались и хихикали, ожидая сигнала Селены к началу обсуждения.

Селена вела себя словно королева из волшебной сказки. Сама обстановка способна была создать впечатление, что здесь обсуждаются по меньшей мере глобальные философские проблемы и основы мироздания. Рядом с хозяйкой на столе возвышалась внушительная стопа фолиантов в кожаных переплетах. Неподалеку находился деревянный ящик с образцами древних гончарных изделий и флаконов из стекла. Кроме того, на столе стояла задрапированная черным бархатом шкатулка, на которую все то и дело бросали любопытные взгляды. Отдельные предметы или их фрагменты, не отличающиеся, по мнению Имоджин, особой ценностью, были с нарочитой небрежностью разложены по всей гостиной. Возле окна возвышалась весьма неважная копия статуи Анизамары.

Патриция наклонилась к Имоджин и, до предела понизив голос, сообщила:

— Леди Линдхерст хранит табличку, на которой написано проклятие, в той бархатной шкатулке. Она говорит, что это самое ценное в ее коллекции.

— Понятно. — Имоджин внимательно оглядела шкатулку, пока экономка подавала ей чай.

Селена элегантно хлопнула в ладоши, и в гостиной установилось благоговейное молчание. Она холодно улыбнулась Имоджин:

— Леди Колчестер, ваш приход для меня приятный сюрприз. Я рада видеть вас вместе с нами. Могу я спросить, чем вызван ваш интерес к нашему скромному собранию?

— Просто любопытством, — ответила Имоджин. — Леди Патриция рассказывала мне, как ей нравится ваш Замарский салон.

— Мы едва ли в состоянии конкурировать с открытиями и исследованиями вашего столь эрудированного мужа, — пробормотала Селена. — Насколько мне известно, граф Колчестер полагает, что салоны вроде моего посещают исключительно любители и дилетанты.

— Я не задержусь долго. — Имоджин поставила на стол чашку с чаем. — Леди Патриция говорила, что вы изучаете проклятие Ратледжа.

— Верно. — Селена сверкнула глазами в сторону Патриции. В этом взгляде можно было прочитать раздражение и гнев. Впрочем, уже через мгновение Селена надела маску холодной любезности. — Хотя эти исследования следовало бы держать в тайне.

Патриция напряглась и бросила тревожный взгляд на Имоджин.

Имоджин нахмурилась:

— Вы не должны ругать Патрицию. Я случайно узнала об этом сегодня. Вы ведь знаете, что у меня особый интерес к Замару.

— Вы намекаете на Великую печать королевы и карту, которую вам по завещанию оставил дядя, — с фальшивой улыбкой проговорила Селена.

— Да. Но сейчас, когда я замужем за Колчестером Замарским, мои интересы выходят за пределы этой печати. Я хотела бы посмотреть на глиняную табличку, на которой написано так называемое проклятие Ратледжа. Как я понимаю, оно в этой бархатной шкатулке.

Звенящая тишина установилась в гостиной. Юные члены салона обменялись смущенными взглядами. По всей видимости, они не привыкли к тому, чтобы кто-то бросал вызов авторитету Селены.

На лице Селены отразилась нерешительность. Но затем она, слегка пожав плечами, сказала:

— Поскольку вы здесь, вы можете посмотреть на эту табличку. Но должна предупредить, что проклятие написано на замарском языке. Лишь несколько человек во всей Англии способны расшифровать его.

— Я в курсе дела. — Имоджин поднялась со стула, сделала два больших шага по направлению к столу и открыла крышку бархатной шкатулки, прежде чем кто-либо из присутствующих осознал ее намерения.

Кто-то из молодых леди ахнул, видя, что Имоджин опустила в шкатулку руку.