Шпион его величества

Виленскому же полицмейстеру Вейсу приказал строжайшим образом наблюдать за приезжими из герцогства Варшавского и чтобы он каждый день отчитывался передо мной.

Вернулся я домой часам к семи, усталый, но довольный, окрыленный долгожданным назначением. Но дома меня ожидали неприятности в виде срочной записки от поручика Шлыкова. Он проследил сегодня за дамой в голубой шали.

От графа де Шуазеля она вернулась в домик Агаты Казимировны и осталась там. Вот так-то. Ни больше ни меньше.

Я тут же припомнил, что прелестная питомица пани Агаты была закутана в голубую шаль, припомнил и ветхозаветную Юдифь и, находясь в состоянии какого-то дикого, немыслимого бешенства, ринулся к пани Василькевич.

Как только Агата Казимировна увидела меня, улыбка тут же исчезла с ее лица. Полагаю, что я был страшен в этот момент.

Мой рык огласил своды ветхого домика. В дверь кабинета стали заглядывать испуганные девицы, в числе коих была и новая избранница императора Александра. Узнав ее, я обернулся, схватил ее за руку и страшным рывком втащил ее в кабинет. Агата Казимировна буквально билась в истерике, а вот девушка смотрела совершенно спокойно, даже как будто с любопытством.

– Все бумаги сюда, старая потаскуха – рявкнул я.

Агата Казимировна, не переставая рыдать, дрожащей рукой отомкнула сейф и стала вытаскивать оттуда аккуратно сложенные стопки бумаг.

Я уже как будто спокойнее сказал: – Признайся: так ты служишь Бонапарте? Неужели это так?

Рыдания пани Василькевич многократно усилились. Впрочем, они мне казались немного театральными. Конечно, сильный испуг был, но еще она била на жалость, это несомненно.

После Агаты Казимировны я обратился к девушке, коей испуг, кажется, так и не коснулся:

– А ты что же (и тут я употребил неприличное выражение), собиралась убить императора России?

Она молчала, но в уголках ее губ змеилась улыбка. Чувствовалось, что сама мысль об убийстве государя, которую я только что озвучил, доставляет ей наслаждение.

– Как звать-то тебя по-настоящему? – набросился я на нее

Она ответила сразу, не раздумывая: в нежном голоске ее дрожал нескрываемый вызов:

– Я графиня Алина Коссаковская.

Глаза ее при этом полыхнули злым огнем. Я совершенно обомлел и крикнул вне себя:

– Да тут и подлинно заговор. Может, и правда, это не бордель, а дворец, коли тут графини обитают? Отвечай: как и почему ты попала сюда? Кто прислал тебя?

– Меня прислал император Франции, – ответила она, усмехаясь.

Я остановился и не знал, что и сказать. В голове у меня промелькнула мысль: «Необходимо немедленно арестовать ее». Но тут же я сообразил, что арест девушки означал бы полное фиаско моей карьеры, ведь это именно я бросил Александра Павловича в объятия убивицы.

Никто не должен знать, что наперсница нашего государя действовала по наущению Бонапарте. Так что, моя тетрадочка, ты уж не открывай никому то, что я тебе сейчас поведал.

– В общем так, пани, – сказал я. – Через час никого из вас тут не будет. Ни единой девицы. Имейте в виду: через час эта обитель разврата будет предана огню. И желаю вам со мной больше никогда не встречаться.

Схватив в охапку бумаги, я завязал их в платок, который услужливо подала мне Агата Казимировна, и выбежал, не оглядываясь.

Когда я вернулся через час, домик был совершенно пуст. Через полчаса все здание пылало.

Вот такой веселенький был день сегодня, завершившийся удачным праздничным фейерверком.

Государь безутешен и даже пребывает в несомненном отчаянии.

Полицмейстер Вейс почему-то распространяет версию, что домик Агаты Казимировны сгорел вместе со всеми его обитательницами. Полагаю, он по лености своей делает это с той целью, чтобы не надо было совершать розыск пропавших девушек и их милейшей наставницы. А я благодарю Бога, что удалось своевременно обнаружить затевавшееся чудовищное покушение.

В полдень пришло донесение от поручика Шлыкова. Он сообщал, что Агата Казимировна со своими воспитанницами отправилась в сторону Варшавы, но графиня Коссаковская по выезде из Вильны отделилась от них и исчезла в неизвестном направлении. Впрочем, Шлыков обещает еще навести справки. Однако мне поимка девушки совсем не с руки.

Отобедал я с тремя чиновниками моего ведомства. Им было поручено ходить по трактирам и вылавливать французских офицеров. Чиновники мне рассказали, что видели в трактирах людей министра полиции Балашова, отряженных, видимо, с тою же целью, что и они.

Это известие ужасно меня задело, и я решил сам ходить по трактирам и во что бы то ни стало опередить негодяя Балашова. Не хватало еще, чтобы он первым обнаружил агентов Бонапарта!

У Замковых ворот встретил полковника Закревского – он заведует Особой канцелярией при Барклае-де-Толли и вообще заправляет тут, увы, довольно многим.

Закревский – продувная бестия, интриган, обманщик и вдобавок ко всему хам. Оглядывая меня с нагловатой усмешкой, он спросил:

– Ну что, Яков Иваныч, много ли французских офицеров отыскали вы в Вильне? Есть чем порадовать императора Александра?

Я выпустил из себя сладчайшую улыбку, пробормотал «Ищем, ищем, Александр Арсеньевич», и пустился дальше.

Я как раз спешил в трактир Кришкевича, это самый чистый и во всех отношениях превосходный трактир в Вильне, так что если где и обитать французским шпионам, то именно тут.

У Кришкевича каждый день с двенадцати до четырех пополудни и позже можно найти вкусный обед по самой умеренной цене (15 копеек за порцию); к ужину собираются с девяти часов вечера. Говорят, посетители этого трактира имеют право пользоваться каждый год бесплатно угощением в сочельник пред Рождеством Христовым, а в продолжение святой недели пасхою.

В этот час народу у Кришкевича было не много. Мое внимание привлек один поляк. У него явно была военная выправка. Он пил напропалую шампанское и нещадно бранил Наполеона. Посетители и те, кто прислуживал в зале, его явно сторонились и глядели на него с опаской. Я же подошел и завел с ним разговор.

Он еще сильнее припустился на Бонапарта, явно высматривая, какое впечатление производят его слова. Тогда я стал поругивать, прости мне Бог, Александра Павловича. Тут пришел черед испугаться поляку. Он недоверчиво посмотрел на меня и замолчал. Посетители стали улыбаться. Отсев за отдельный столик, я написал записку полицмейстеру Вейсу, дабы он прислал поляка ко мне к семи часам вечера.

Времени еще было достаточно. Я прошелся по Доминиканской и Свенто-Янской улицам, встретил генерал-интенданта Егора Францевича Канкрина (впоследствии министр финансов и автор многих книг, от учено-экономических до романов. – Позднейшее примечание Я. И. де Санглена). Он шел под своим неизменным зеленым зонтиком.

Он, конечно, невероятный чудак, но умница необыкновенный. И в нем есть какая-то странная и даже неожиданная для финансиста честность. Канкрин, кстати, тоже знает, что мне велено искать французских офицеров, и вообще знает про агентов Бонапарте. Господи, хоть бы мне удалось сохранить тайну графини Коссаковской!

Поляк явился ровно к семи вечера, как и было ему назначено.

Я потчевал его чаем, расспрашивал об его житье-бытье. Разговора о политике не было и в помине.

«Гость» поведал мне, что с двумя своими товарищами хотел бы возвратиться в Варшаву, но что, вероятно, теперь никого не пропустят. Я отвечал, что попробую ему помочь в этом деле.

Тут же вызвал к себе на квартиру начальника моей канцелярии Протопопова, чтобы записать имена поляка и его двух товарищей и заготовить им паспорты.

Пока тянулась эта канитель, полицмейстер Вейс вместе с полковниками Розеном и Лангом, как всегда, неутомимыми, по моему распоряжению, предварительно ими полученному, произвели в квартире поляка сокрушительный обыск.

Я приказал им взломать полы, а в случае нужды – трубы и печи. Сам же старался как можно долее задержать своего гостя. Он, кстати, назвался шляхтичем Дранженевским, никогда не служившим в военной службе.