Шпион его величества

Как только тело девушки плюхнулось на дно кареты, кучер-караульный яростно хлестнул плетью, и мы тут же рванули.

Доехали совершенно благополучно.

Допрашивал я Алину в своем кабинете и без свидетелей – Розен и караульные остались ждать за дверьми.

– Графиня Коссаковская, – сказал я. – Приближается война. Вам опасно оставаться в приграничной территории. Вы будете высланы из Вильны, и немедленно. Этого требуют соображения безопасности Российской империи. Во избежание очень крупных неприятностей для вас лично и для всего вашего семейства вы сейчас напишите бумагу, в коей уведомите ваших виленских друзей, что получили срочное задание и посему отбываете из этих мест, а что ваши обязанности здесь будет исполнять Степан Григорьевич Шлыков.

Уже через час Алина тряслась в карете, прикованная одной рукой к креслу. Напротив нее сидел офицер виленской полиции, приставленный к ней полковником Розеном.

Путь был не близкий. Я приказал отвезти графиню Коссаковскую в одну из центральных губерний, с глаз долой.

Тем временем я вызвал к себе поручика Шлыкова, одного из лучших моих сотрудников. Когда он явился, я сообщил о провале курьера виленских бонапартистов и вручил ему записку, которую мне удалось вырвать у прелестной Алины. И еще я сказал ему:

– Теперь курьером будете вы, любезнейший. А для меня будете делать копии со всех донесений, которые вам будут давать у Менцеля. И не забывайте, Шлыков, что отныне вы – сторонник Бонапарта. Я верю в вас, верю, что не подведете меня. А это вам на необходимые расходы.

И вручил ему кошелек, туго набитый червонцами.

Днем заходил полицмейстер Вейс. Он доложил, что купец Менцель ни с кем более не встречается.

На экономку же аббата Лотрека, которая каждое утро являлась в дом Менцеля, наши люди не обратили никакого внимания. Хороши же они после этого! Где были их глаза? Возмутительное разгильдяйство.

В пять часов пополудни я пришел к государю, и мы с ним гуляли в парке.

Естественно, не называя Алины, я рассказал, что курьер виленских бонапартистов разоблачен, пойман и что на его место удалось провести моего сотрудника Шлыкова.

– Каков он? Справится? Его не разоблачат? – озабоченно осведомился государь.

– Ваше величество, поручик Шлыков сообразителен, инициативен и исполнителен чрезвычайно. Я им доволен сверх меры. Без всякого сомнения, на него можно положиться. Это один из самых лучших моих людей если не считать нового варшавского агента, который, если продолжит, как начал, то скоро превзойдет всех остальных.

– Замечательно, Санглен, просто замечательно. Обязательно в дальнейшем показывай мне и Барклаю-де-Толли копии тех документов, что будет передавать тебе поручик Шлыков. Кстати, стали поступать сообщения о возможной миссии генерала Нарбонна сюда, в Вильно, но первой ласточкой был именно ты. Я буду это помнить… А что это за варшавский агент, ты никогда мне о нем не рассказывал до сей поры?

Я тут же поведал государю о старике аптекаре и его сыне, подающем совершенно особые надежды и имеющего совершенно неоценимые способности для моего ведомства.

Александр Павлович был доволен чрезвычайно и сказал, что непременно ожидает продолжения этой удивительной истории о юном каббалисте, вступившем в единоборство с разведкой Наполеона.

Весьма заинтересовали его величество и волшебные свойства жидовской почты, опережающей даже фельдъегерей и царских курьеров.

– Я только не понимаю, – заметил озадаченный император, – как же можно объяснить эту загадку. Не по воздуху же они летают? Я верю, верю вам, только не понимаю, как это происходит.

Подошедшие Барклай-де-Толли и Закревский, начальник его Особой канцелярии, подтвердили существование чудодейственной жидовской почты, но вразумительно объяснить сего явления так и не смогли.

– Пойду спрошу у Канкрина, – сказал император, – он как гениальный финансист должен и тут разобраться.

И добавил, чуть улыбнувшись:

– Злые языки поговаривают, что он сам из жидов.

Когда Александр Павлович ушел, я, Барклай-де-Толли и Закревский отправились в трактир Кришкевича. Там к нам присоединился начальник артиллерии Первой Западной армии граф Кутайсов (генерал-майор Александр Иванович Кутайсов, геройски погиб под Бородином 26 августа 1812 года. – Позднейшее примечание Я. И. де Санглена) – человек, отличный во всех отношениях.

Вернувшись к себе, стал разбирать почту и ответил на самые неотложные письма.

Между прочим, из Гродно прислал записку майор Лешковский. Среди разного рода сведений, большей или меньшей степени важности, он сообщил одну любопытную историйку. Записываю ее.

В местечке Ляды Могилевской губернии живет ребе Шнеур-Залман. Жиды почитают его каким-то особенным мудрецом (говорят, что у него около десяти тысяч учеников – что-то не верится!). Его устные беседы записываются и расходятся по всему свету.

По доносу он был арестован в 1798 году и отвезен в Петербург. По повторному доносу – в ноябре 1800 года. Сидел в Петропавловской крепости. Был освобожден по личному распоряжению императора Павла Петровича, говорят, зашедшего к нему в камеру под видом следователя и имевшего с ним продолжительную беседу. Однако император Павел запретил старому ребе покидать Петербург, покамест его дело не будет разобрано в Сенате. Шнеур-Залман смог вернуться к себе в Ляды лишь в марте 1801 года, с воцарением государя Александра Павловича.

Так вот, сей ребе Шнеур-Залман еще в 1800 году, находясь в Санкт-Петербурге, объявил, что Бонапарт нападет на Россию и неминуемо эту войну проиграет – ему придется бежать.

Сей ребе, говорят, готовит какое-то атибонапартовское воззвание, в коем будто бы призывает всех жидов к борьбе с императором Франции.

А жиды в здешних краях почитают ребе Шнеура (хотя, конечно, есть у него и враги, как же умному человеку без врагов! Я это очень хорошо понимаю) как никого.

Лешковский повторил, что старый ребе открыл десятки, если не сотни школ (ешибот), в коих он попеременно вещает, а его сочинения, предельно ясно излагающие жидовские тайны, переписываются, ходят по рукам и пользуются необыкновенным спросом.

А завистники пишут доносы – им не нравится ясный ум старого ребе. Много раз его пытались поссорить с российскими императорами (Павлом и Александром), но каждый раз оглушительнейшим образом проваливались. Именно ясный ум старого ребе и ставил на его сторону российских императоров. Чего только ни делал министр и лирический поэт наш Гаврила Державин, чтобы упрятать Шнеура-Залмана в крепость, школы его закрыть, а сочинения уничтожить, но Бог не захотел этого!

Лешковский раздобыл где-то и прислал одно из поучений ребе (стоило бы его повесить и в канцелярии, и в Виленском замке, и вообще где угодно, хоть к дверям костела прибивай):

«Счастлив человек, который не следовал совету злодеев, и на пути грешников не стоял, и в обществе насмешников не сидел. Только к Закону Бога влечение его, об учении своем он думает днем и ночью. И будет он, словно дерево, посаженное у протоков вод, которое плод свой приносит во время свое и лист которого не вянет. И во всем, что он будет делать, – преуспеет. Не так – злодеи, подобны они мякине, уносимой ветром. Потому не устоят злодеи на суде, грешники – в собрании праведников…»

Да, надобно будет навести о старом ребе еще справки! Он в высшей мере любопытен.

Если уж он сумасбродного нашего императора Павла убедил, то, значит, что-то есть.

С раннего утра дочитывал письма и отвечал на оные.

Потом пришли Вейс, Розен и Ланг. Ничего особенно интересного, впрочем, они не сообщили.

Шлыков прислал копии донесений, которые надо было переправлять в Варшаву. Я проглядел их, сделал выписки и спрятал в портфель, дабы вечером передать эти донесения государю.

Завтракал у графа Кутайсова (он пригласил меня вчера, когда мы ужинали у Кришкевича). Было весьма вкусно, занятно и даже полезно для меня, и вот в каком отношении.