Страница 67 из 118
– Прошу прощения?
Она сказала немного громче.
– Крессида сказала, что она леди Уислдаун, и она не была погублена.
– Потому что никто не поверил ей, - ответил он. - И, кроме того, - добавил он, не раздумывая, - Она… другая.
Она медленно к нему повернулась. Очень медленно подняла голову, и посмотрела ему в глаза.
– Насколько другая?
Что- то похожее на панику начало расти в груди Колина. Он знал, что сказал неправильно, но слова уже сорвались с его губ. Как одно маленькое предложение, одно маленькое слово может быть настолько неверно?
Она другая.
Они оба знали, что он имел в виду. Крессида была популярной, Крессида была красивой, Крессида спокойно могла все это перенести, причем с апломбом.
Пенелопа, с другой стороны…
Она была Пенелопа. Пенелопа Физеренгтон. И у нее не было ни влияния, ни связей, чтобы спасти ее от разрушения. Бриджертоны могут стоять позади нее и поддерживать ее, но даже они будут не способны предотвратить ее падение. С любым другим скандалом, возможно, можно было справиться, но леди Уислдаун, в тот или другой раз, оскорбила почти каждого известного человека на Британских островах.
Как только люди справятся со своим удивлением, тогда посыпятся со всех сторон недобрые замечания. Пенелопу не похвалили бы за то, что она была умной, остроумной и смелой. Ее бы назвали скаредной, мелочной и завистливой.
Колин очень хорошо знал высший свет. Он знал, как действовали лорды. Аристократия была способна индивидуальному величию, но коллективно, толпой они имели тенденцию опускаться к самому низкому общему знаменателю
Который был, по-настоящему, очень низким.
– Понятно, - проговорила Пенелопа в полной тишине.
– Нет, - быстро сказал он, - Ты не… Я…
– Нет, Колин, - сказала она, почти с болезненной мудростью, - Я это я. Я просто всегда надеялась, что ты другой.
Он взглядом поймал ее глаза, и так или иначе, его руки оказались на ее плечах, схватив ее с такой силой, что она не могла отвести взгляд от его лица. Он не сказал ничего, он ее молча спрашивал.
– Я думала, ты верил в меня, - проговорила она, - думала, что ты разглядел во мне что-то, кроме уродливого и гадкого утенка.
Ее лицо было так хорошо знакомо ему; он видел ее лицо тысячу раз прежде, и все же до этой недавней пары недель, он не мог сказать, что действительно знал ее лицо.
Вспомнил бы он, что у нее маленькая родинка недалеко от левого уха? Замечал ли он прежде, какой теплый жар идет от ее кожи? Или что в ее красивых карих глазах имеются золотистые пятнышки прямо вокруг зрачка?
Как он мог танцевать с ней такое количество раз, и не замечать, что ее губы были полными и мягкими, и просто созданными для поцелуев?
Она облизывала губы, когда нервничала. Он видел, как она делала это, прямо на днях. И, конечно же, она сделала это сейчас в тот самый момент за все годы их знакомства, когда он держал ее, можно сказать в объятиях, и от вида ее язычка, все его тело напряглось.
– Ты не уродлива, - сказал он ей, его голос был низкий и настойчивый.
Ее глаза расширились.
– Ты прекрасна, - прошептал он.
– Нет, - тихо сказала она, это было не больше, чем дыхание, - Не говори того, во что не веришь.
Его пальцы сжали ее плечи.
– Ты прекрасна, - повторил он, - Я не знаю как…Я не знаю когда…
Он прикоснулся рукой к ее губам, чувствуя ее горячее дыхание на кончиках своих пальцев.
– Но ты прекрасна, - тихо прошептал он.
Он наклонился вперед, и поцеловал ее, медленно, благоговейно, очень удивленный, что это все-таки случилось, и что он ее так ужасно хочет. Шок прошел, сменился простым примитивным желанием заклеймить ее, заявить на нее свои права, поставить на ней знак, что она его.
Его?
Он слегка отклонил голову, и посмотрел на нее, его глаза осматривали ее лицо.
Почему бы и нет?
– Что это? - прошептала она.
– Ты прекрасна, - сказал он, покачивая головой в замешательстве. - Я не знаю, почему никто этого не видит.
Что- то теплое и чудесное появилось и начало распространяться по телу Пенелопы. Она не могла объяснить что это; это было так, словно кто-то нагрел ее кровь. Это начиналось в ее сердце и медленно распространялось на руки, живот и кончики пальцев.
Это сделало ее легкомысленной. Это сделало ее удовлетворенной.
Это сделало ее цельной.
Она не была прекрасна. Она знала, что она не прекрасна, она знала, что никогда не станет больше, чем немного привлекательной, но когда он смотрел на нее…
Она чувствовала себя прекрасной. Она чувствовала себя такой, как никогда прежде. Он поцеловал ее снова. Его губы в этот раз были голодными, покусывая и лаская, они пробуждали ее тело, раскрепощали ее душу. Ее живот начало странно покалывать, ее кожа пылала и нуждалась в нем, особенно там, где его руки касались ее тела через тонкую зеленую ткань ее платья.
И ни разу ей в голову не пришла мысль, что это не правильно. Этот поцелуй заключал в себе все то, что она должна была опасаться и избегать, но она знала - телом, разумом, душой - ничто в ее жизни еще не было таким правильным. Она была рождена для этого мужчины, и она потратила так много лет, пытаясь принять тот факт, что он был рожден для какой-нибудь другой женщины.
Что доказывалось сильным просто невообразимым удовольствием.
Она хотела его, она хотела это, она хотела почувствовать его.
Она хотела быть прекрасной, даже если она была такой лишь в глазах одного единственного мужчины. Это были, подумала она мечтательно, в то время, как он мягко уложил ее на сиденье экипажа, единственные глаза, которые имели для нее значение.
Она любила его. Она всегда любила его. Даже сейчас, когда он был так рассержен на нее, что она его не узнавала, когда он был так рассержен на нее, что она не была уверена в том, что он ей нравится; она любила его.
И она хотела быть его.
В первый раз, когда он поцеловал ее, она приняла его поцелуй с пассивным восхищением, но на сей раз она была решительно настроена принять активное участие в поцелуе. Она все еще просто не могла поверить, что она здесь, с ним; она никак не могла поверить в то, что он ее целует, просто потому, что ему нравится это.
Это могло никогда не произойти снова. Она могла никогда не почувствовать снова, сильного давления его тело на нее, или постыдного щекочущегося прикосновения его языка к мягкой глубине ее рта.