Невестка

Она растерянно глянула на подругу и вдруг задумалась. Несколько Ольгиных слов прошли мимо ушей. "А что, если придется против мужа выступать? Говорить открыто, перед людьми. Хватит ли смелости, выдержат ли нервы? Это не на выставке про лен рассказывать".

Лариса даже испугалась этой мысли, ей стало грустно, и почему-то отпало желание спешить домой.

- Сколько раз я собиралась! - говорила тем временем Ольга. - Сколько раз клялась себе!.. Брошу все! Брошу не только боковушку, но и самую хату! Чтоб глаза мои не видели, чтоб уши мои не слышали, что вокруг меня делается. Пойду расскажу какому-нибудь доброму человеку обо всем на свете или напишу в райком. И всякий раз что-либо сдерживало. Хватало за руку, за язык. То родителей жалко было, то самой себя, то тебя, Лариса.

- Почему это меня, Ольга?

- Потому что и Виктор очень скоро начал наведываться в нашу боковушку. Молчала, знала, что ты будешь переживать, если я вмешаюсь, и, может, даже плохо подумаешь про меня. Вместе же когда-то гуляли, и - не буду скрывать Виктор нравился тогда и мне.

- Я знаю, что нравился. - Лариса доверчиво глянула на подругу. - Но я плохо не подумала бы.

Взошли на мостик. Сухие доски неприветливо скрипнули, и у Ларисы кольнуло под сердцем. Первый раз она не остановилась тут, не посмотрела на красивую, всегда говорливую речку.

- Весной я радовалась, - продолжала Ольга. - Виктор принял бригаду. Думала, что будет и у нас порядок, как у людей. Куда там! Новый бригадир пошел по тропке старого, да еще, пожалуй, и опередил его кое в каких делах. Ты уже знаешь о его танце с балабешкой? - невольно улыбнулась Ольга.

- Знаю, - ответила Лариса.

- Все эти дни, что ты была на выставке, пил без просыпу. Не обижайся на меня за эти слова... Дал подписку моему отцу, что выдаст ему половину своей премии за лен, - и пил, дурачился. В воскресенье вечером гуляли в клубе. Смотрим, открываются двери и высовывается из-за косяка лошадиная голова. Глаза сверкают, как у черта. Мы перепугались, шум подняли. Думали, что, может, кто нарочно такую штуку выкинул. А тут въезжает в зал Виктор на коне. "Играй! - кричит гармонисту. - Играй, как на моей свадьбе играл! Если мой жеребчик научится танцевать польку, премирую тебя живым поросенком!" Едва выставили его хлопцы оттуда. Скакал по улице потом до тех пор, пока Мефодий не отобрал жеребчика. Отца, слыхать, выгонял из дому... Ты поговори со свекром, Ларисочка, милая! - вдруг в отчаянии воскликнула Ольга и остановила подругу, ткнулась лицом в ее плечо. Руки ее дрожали на груди у Ларисы. Если бы ты знала, как мне тяжело об этом говорить! Я просто не знаю, что делаю, забываю, что он - твой муж!

- Ничего, Ольга. Ничего... Я понимаю, ты не только о нем говоришь. Тебе так же тяжело, как и мне. Пойдем потихоньку!

Они шли какое-то время молча, обнявшись. Ольга взволнованно комкала в руке уголок своего мягкого шарфика, которым слегка прикрывала затылок, плечи и островатые девичьи груди. Вечер был теплый, хоть осень чувствовалась и в воздухе, и в цвете неба, и в разных полевых запахах. Лариса вдруг наступила босоножками на что-то сухое, жесткое и даже присела. Ее клетчатый платок сполз на шею. Подняла несколько стебельков семенного клевера и начала растирать в руках подсохшие головки. На ладони рассыпались маленькие юркие зернышки.

"Золото, - подумала звеньевая, - настоящее золото, а пропадает из-за нашего бригадира". Глянула вокруг. Огромная площадь семенного клевера только при самой дороге была местами скошена, а так - весь стоял под сухими ветрами, осыпался.

"Надо спасать это богатство, - забеспокоилась Лариса. - Собрать девчат, кто умеет косить..." И вдруг - боль в сердце: "А смогу ли я завтра говорить с девчатами, смогу ли взяться за косу сама?"

Мелькнуло перед глазами лицо Вити. Сначала милое, дорогое, светлое, а потом - с потухшим, злым взглядом, с заносчивыми складочками над переносьем. А лицо свекра представилось худым и заросшим. "Где он ночевал, бедный молчун? Верно, ходил целыми ночами по загуменью, чтоб люди не видели, и думал о своей горькой доле..."

Девчата, что ушли вперед, уже, наверное, давно разошлись по хатам, а Лариса с Ольгой готовы были свернуть куда-нибудь, лишь бы только не выходить на улицу. Ольга незаметно провела шарфиком по глазам и снова положила руку Ларисе на плечо. Она была чуть выше Ларисы, и ей было удобно так идти. Лариса же обняла девушку за гибкую талию, спрятав руку под мягкий шарфик.

- Хуже всего, Лариска, - снова заговорила Ольга, - что я нашла у своего отца целую кипу разных актов: на сено, на солому, на зерно, на продажу поросят с фермы. Все копии, конечно. Там и за прошлые годы, и за нынешний. Боюсь, что это липовые акты. Отец держал копии при себе, наверно, на всякий случай, чтоб знать, как оправдываться. А что, если, не дай бог, и Витя там замешан?..

Она произнесла так мягко "Витя" потому, что почувствовала, как озноб пробежал при этих словах по Ларисиным плечам, как задрожали ее пальцы, когда хотела поправить на голове платок.

- Боже мой! - глухо, с каким-то надрывом воскликнула Лариса и приостановилась. - Почему же ты молчишь?

- Я не молчу! - с обидой и отчаянием чуть не крикнула Ольга. - Я их только вчера нашла. А до этого только мучилась, переживала от предчувствий, от подозрений, а твердо ничего сказать не могла. Только пьянка была перед глазами. Понимаешь? - Она подняла уголок шарфика к губам и заплакала, как-то очень уж по-бабьи, навзрыд. Видно было, что и в самом деле натерпелась, целые годы жила без радости-веселья, всегда стремясь заглушить внутри мучительные противоречия, борьбу мыслей.

- Ольга! - Лариса с испугом глядела девушке в лицо. - Ольга! повторила она и взяла подругу за руку. - Да ты знаешь, о чем ты говоришь? Знаешь?

Какая-то странная дрожь в ее глазах насторожила Ольгу. Слезы на щеках у Ларисы были видны даже впотьмах.

- Знаю! - решительно произнесла Ольга и, верно, в последний раз вытерла шарфиком глаза и лицо.

- Поздно? Да? Поздно уже, Ольга? - все допытывалась Лариса, до боли сжимая Ольгины руки.

- Наверное, поздно, - неуверенно согласилась Ольга. - Только не знаю, как для Вити.

- Эх, почему же мы раньше не поговорили? - будто хотела растерзать себя за это, крикнула Лариса и в отчаянии упала на придорожный клевер. - Нас надо в первую очередь судить. Нас! Гнать из комсомола! Сидели в боковушках, хандрили!.. Я за рекой все лето просидела! А здесь!.. Где же были наши глаза? Болело у меня сердце. Не раз болело... Но пускай бы ты мне хоть полусловом намекнула. Не думала я, что в такую сторону все клонится. Не думала! И знаешь что! - Лариса вдруг подхватилась и чуть не лицо в лицо стала около Ольги. - И теперь не думаю! Не верю! Слышишь? И не говори мне больше об этом. Не говори. Не верю! Особенно про Виктора!

- Я и не говорю про Виктора, - тихо, не то виноватым, не то испуганным голосом проговорила Ольга.

Но Лариса была уже далеко от нее и этих слов, пожалуй, не слышала.

А Ольга растерялась: догонять ее или уж идти к деревне одной. Больно резануло по сердцу - некуда ведь ей сегодня зайти и не с кем больше будет так откровенно, как сегодня, поговорить.

Вдруг Лариса повернулась и так же быстро пошла Ольге навстречу.

- Ну вот что! - как обычно, твердо и, казалось, уже без обиды проговорила она. - Что будет, то будет, а копии эти завтра ты отдашь мне! У нас тут нет коммунистов, так за все должны отвечать мы, комсомольская организация. Разберемся, проверим!

- А о чем же, ты считаешь, я думала? - Теперь уж в голосе Ольги звучала обида. - Я пришла сегодня к тебе не только потому, что ты моя подруга...

Деревней шагали не спеша, словно на прогулке. Почти во всех хатах уже светились огни, во дворах было тихо.

Поравнялись с двором Ларисы. В хате горела лампа. Спелая гроздь рябины, словно цветущая роза, заглядывала в уличное окно. В желтом свете она казалась черной. Лариса замедлила шаг, приостановилась и Ольга. Потом Лариса шагнула дальше. Ступала и оглядывалась на черную рябиновую гроздь.