Хлеборез

Ко мне подошел врач в сопровождении той же малолетней медсестры, и разговор с Ивановым прекратился.

- Вы из одной части? - спросил врач у Иванова и показал глазами на меня. Иванов потупился и молчал, а я ответил, что в последнем бою были вместе.

- О, так мы уже и разговариваем! - радостно промолвил врач. - И слышим все! Дайте-ка, дайте-ка ваш пульс!

Врач провел пальцами по моей оголенной руке - широкий рукав рубашки задрался кверху, - сразу нащупал пульс и довольно покивал головой.

- А как ваша рана? - спросил он. - Болит? - и, не ожидая моего ответа, обратился к медсестре: - Когда перевязывали?

Девушка смутилась, она меня не перевязывала, а Иванов сказал:

- Их в дороге перевязали, кровотечение было.

- Кровотечение? - переспросил врач. И приказал сестре: - Договоритесь с перевязочной и сейчас же отведите. Сами идти сможете? - обратился ко мне.

- Поможем! - сказал Иванов.

- Ну вот!.. И все будет хорошо! - уверенно сказал врач. - Молодцы вы оба! Надеюсь, что скоро будете догонять свою часть.

Врач бодро, широким строевым шагом направился к двери, а медсестра-школьница засеменила за ним.

Наша палата совсем маленькая, хоть и продолговатая, с одним узким окном, с которого снят проволочный переплет. Должно быть, раньше тут была какая-то кладовка. После обхода врача у нас стало так тихо, что мы слышали дыхание друг друга. В таких условиях даже с незнакомым заговоришь, если не спишь или не задыхаешься от боли. А тут удобный случай возобновить разговор с соседом, пока не пришли брать меня на перевязку. Не терпелось узнать, что парень чувствовал, когда поднимал руку перед немецкой каской? Но Иванов опередил меня, тихо промолвил:

- Спасибо вам... Большое спасибо!..

- За что? - удивился я.

- За то, что воевали вместе со мною в последнем бою. Так вы сказали врачу.

- Мы еще повоюем, - доброжелательно заверил я.

Иванов порывисто выставил обе руки к двери - там кто-то шлепал тапочками, и парень будто хотел придержать дверь, чтоб хоть с минуту не мешали, - заговорил шепотом, но отчаянно, с болью, с тревогой и, как мне показалось, искренне:

- Если бы вы знали, если бы поверили, как я этого хочу! Жизнь моя в том, чтоб на ваших глазах под пули и под снаряды!.. Чтобы вы убедились, что не изменник я и не трус... Не обожженный еще, не обстрелянный... Это правда! Меня из партизан мобилизовали. В партизаны я сам пошел, добровольно, хоть дома оставалась одна старая мать. Там не приходилось часто ходить в атаку, но на задания ходил и всегда выполнял приказ.

- И все ж таки почему?.. - напомнил я, дав парню понять, что недавнее происшествие осталось в моей памяти, а тем более в душе. - Тебе показалось, что нет другого выхода или паралич какой замутил мозги?.. Мне просто интересно, о чем ты думал, что ощущал в ту критическую минуту, когда поднял руки перед немецкой каской?

- Мне показалось, что вражеские пулеметчики окружили меня.

- Показалось или действительно дорога была перекрыта?

- Мелькали передо мною такие же каски, как и у вас.

- Так я же не немец, видишь! Может, и там были наши хлопцы. Немецкие каски теперь всюду валяются.

- Мне подумалось, что немцы.

- Ну а дальше?

- Сам не помню, что дальше. Наверно, страх одолел - страшно было погибнуть... Кинулся назад, а тут вы в немецкой каске... Черное дуло нацелено мне в переносье... Помню, что чем-то острым сильно, будто смертельно кольнуло меня в лоб. Как поднял руку, не могу вспомнить.

- А почему был без винтовки?

- Не дали мне, когда отправляли с передовой в тыл.

- Не может быть! Каждому, у кого есть силы эвакуироваться самостоятельно, разрешается иметь оружие.

- А мне сказали сдать винтовку - до медсанбата рукой подать.

- Может, бросил ее в канаве? Утопил?

Парень содрогнулся от такого, видимо, неожиданного для него вопроса, опустил голову, очевидно, чувствуя, что он очень логичен и ничем не докажешь теперь свою правду. Он отчаянно замотал головой, а вымолвил только после долгой, томительной паузы, как про себя:

- Не было у меня винтовки. Правду говорю...

- А если бы была?.. Выстрелил бы?

- В кого?

- Ну, известно в кого. В меня, например, когда я наставил на тебя дуло.

Парень смутился и в первый момент, очевидно, не знал, что сказать. Потом несмело спросил:

- А если бы вы были на моем месте?

- Выстрелил бы! - уверенно ответил я.

- Одной рукою?

- Одной.

- И погиб бы невинный человек...

Мой юный сосед задумался, не поднимал на меня глаз, будто стыдясь своих слов или ожидая такого упрека, от которого уже и подняться нельзя будет.

- Разговор идет о враге, - уточнил я.

- Понимаю, - слабо прошептал парень. Замолчал, боком лег на свою подушку и до ушей натянул одеяло. Мне не хотелось больше трогать его и расспрашивать дальше. Почему-то без излишних доказательств верилось, что юноша больше не растеряется в самых трудных обстоятельствах, а свою временную, возможно, случайную, слабость запомнит на всю жизнь.

Я уж стал вспоминать про свой рюкзак и порядочный кусок запеканки в нем, так как съестного нам почему-то не приносили: возможно, раздатчица умышленно миновала нашу палату, хотел спросить у соседа, где он оставил мой рюкзак, и в это время услышал голос будто из-под кровати - парень снова заговорил:

- Что сделали бы вы в тех критических обстоятельствах, я почему-то хорошо представляю. Немцы с флангов, немцы вокруг, а у вас винтовка в одной руке... Пять патронов в обойме, а запаса нет... Вам не дали запаса, так как не в атаку посылали, а в медсанбат. Четыре пули вы выпустили, а что делать с пятой?.. Гранат на поясе не было - сам убедился, когда тащил вас. Пятую пулю вы держите до последнего и верите, что победите... Крепко верите, хоть и с одной пулей... А я тогда потерял веру... На один миг расслабился и считай что погиб, хоть и живу пока.

- Не погиб, - возразил я.

- А зачем жить с такой червоточиной в душе?

- Мы еще повоюем! - повторил я сказанное раньше.

- Вы действительно верите в это?

- Конечно.

- Один вы знаете про мое умопомрачение, - говорил далее хлопец. - А мне представляется, что весь свет знает об этом. И главное тут - я сам хорошо знаю. Единственное мое спасение теперь представляется мне - снова очутиться в мокрой канаве с вашей винтовкой в одной руке, с одной последней пулей в обойме против сотни вражеских пуль, нацеленных мне в лоб, в голову, в грудь... И не утратить веры в победу, в жизнь...

- Ты не знаешь, где мой рюкзак? - перебил я размышления соседа. - Там в нем немного еды было.

- В вашей тумбочке, - охотно и с каким-то облегчением ответил Иванов. Я положил его туда. Достать?

- Попробую сам нагнуться, если не закружится голова.

- Зачем же вам!.. Я сейчас! - Резким взмахом руки Иванов откинул одеяло, быстро встал и босиком подошел к моей кровати. Дверцу тумбочки, похожей на ящичек, открыл, подцепив большим пальцем за металлическую скобу. Рюкзак с запеканкой подал мне и намерился шлепать к своей кровати, но я остановил его:

- Подожди, посиди немного со мной!

Иванов сел на белый табурет, а я начал одной рукой развязывать свой рюкзак. От него пахло луговой травой, торфом и уже какими-то лекарствами, заимствованными в тумбочке. Сырой узел крепко затянулся, и я одной рукой не мог его развязать. Парень помог мне. Рюкзак широко распахнулся, и оттуда запахло запеканкой. Хорошо запахло, свежо - не утратил искренний крестьянский подарок своего первородного качества за несколько фронтовых дней. У меня сразу зашевелилось в животе ощущение голода, вспомнилось, что уже давно ничего не было во рту, а мой сосед скромно отвел глаза от рюкзака, но от меня не укрылось, что его худой кадык начал жадно двигаться.

Прижав краешек запеканки подбородком, я разломил ее пополам. На шею и на раскрытую грудь посыпались крошки. Отдав половину соседу, а свою положив рядом на подушку, я стал собирать крошки, чтобы по нашему крестьянскому обычаю всыпать их в рот. И в этот момент ощутил пальцами, что одна крошка будто бы излишне сухая и твердая. Поднес к глазам и ужаснулся: это был осколок снаряда.