Добросельцы

- Как это? - остановилась Даша. - Здесь, в нашем колхозе?

- Думаю, что в вашем, - подтвердил директор. - И в райкоме партии того же мнения. Мы вместе с секретарем и писали Михасю.

"Вот почему отец с Платоном так радовались вчера, - сообразила Даша. Неужели они что-то знали? А может, у них, у стариков, нюх такой особый?"

Для самой же Даши новость была как гром с ясного неба. Правда, она давно знала, что брат, агроном, тяготится работой в министерстве, что его тянет к земле, к простым людям. С другой стороны, она видела и не стеснялась об этом говорить, что Шулов - никакой не председатель, хотя человек и неплохой - спокойный, доброжелательный, что его давно пора спровадить туда, откуда приехал, иначе хозяйство дойдет до ручки. Все это так, но она никогда не думала, чтобы брат согласился стать в Добросельцах председателем. И чему только отец обрадовался? Конечно, хорошо, если придет наконец толковый председатель да поможет людям по-настоящему стать на ноги. Еще отраднее было бы для отца, если бы этим человеком оказался его сын. И для сестры, разумеется. Но все же там министерство, город, а здесь всего-навсего колхоз.

- Может, в МТС его присылают? - несмело спросила Даша. - Там, я слышала, нужен агроном.

Ей неловко было высказывать свои мысли вслух, признаваться, что чего-то не понимает. Отец тут во всем разобрался лучше, чем она.

- Он сам дал согласие поехать в свой колхоз, - словно читая у Даши в душе, сказал Илья Саввич. - Поверьте, никто на него не давил и никто не выживал из министерства. Земля - его стихия, как моя - школа. Здесь я его очень хорошо понимаю. Так что не удивляйтесь, Даша, - быть Михасю в Добросельцах председателем. Знаю, что вам не с руки, поэтому сам поговорю с колхозниками, надеюсь, они не пойдут против своего земляка...

Тут Илья Саввич надолго замолчал. Было видно, что разговор еще не окончен, что он прикидывает, как повести его дальше, как убедительнее высказать то, что у него на уме. Даша ждала, сдерживая волнение.

- Вы, должно быть, заметили даже по сегодняшнему собранию, - негромко заговорил директор, - что коммунисты вас уважают, поддержали в этом нелегком, хотя и грубо сработанном деле и даже - заметьте, сверх повестки в члены партии приняли. Причем - единогласно. Радуюсь этому вместе с вами и от души поздравляю.

- Спасибо, - через силу вымолвила Даша.

- Уважают вас за ваши дела, за принципиальность. И вот, не знаю, как остальные депутаты, а мы, коммунисты, еще перед собранием посоветовались и решили предложить сессии вашу кандидатуру на пост председателя сельсовета.

- Что вы, Илья Саввич! - почти выкрикнула Даша. - Что вы такое говорите! Я не справлюсь, да и не выберут меня. Тут и думать нечего. Я возьму самоотвод или вообще на сессию не приду!

- Я с тем и раскрыл вам наши намерения, - продолжал излагать свои доводы Илья Саввич, - чтобы вы имели возможность все это хорошенько обдумать и подготовиться. Когда вдумаетесь, сами увидите, что это наилучший вариант. И отказываться вам никак нельзя.

- Да яснее же ясного, - не отступала Даша, - что это вовсе не для меня. Во-первых, смотрите, что выходит: Михась - председатель колхоза, а я председатель сельсовета. В одной хате два председателя. Разве это возможно? И потом еще: все время я выступала против Мокрута, критиковала его. Что теперь люди скажут? Что я его места добивалась. Нет, Илья Саввич! Мне приятно, что вы так хорошо думаете обо мне, сегодня у меня такой день, что никогда не забыть: и горя столько, и радости. Но предложения этого не вносите. Еще, чего доброго, и Мокрут останется. У него есть поддержка в районе.

- Попытаюсь ответить по пунктам, - сдержанно улыбнулся Илья Саввич. - В сельсовете не один колхоз, а целых четыре. Кроме того, как известно, имеются еще школа, магазин, медпункт. Так что брату и сестре не придется все время ходить по одной и той же тропке. Что же касается избытка счастья в одной семье, то пусть у бывшего бедняка и участника гражданской войны будет и два председателя под одной крышей. Ничего плохого в этом не вижу. Лишь бы людям на пользу. Далее. Не могу принять вашу мысль и относительно Мокрутова кресла. Умные люди никогда не скажут, что вы критиковали Мокрута, чтобы занять его место. Они скорее скажут, что вы боролись не против Мокрута как человека, а против его недостатков, иначе говоря - боролись за Мокрута. Он еще молод, у него жизнь впереди. Заметили, что уже и сегодня он не очень-то лез на рожон? А председателем его оставлять нельзя. Об этом знают все депутаты, и в районе теперь иное мнение. Тот же Павел Павлович, до чего уж спокойный, уравновешенный человек, и то вскочил, даже мне поддал жару.

За разговором и не заметили, как вышли на добросельский большак и даже изрядно отшагали по нему. Наконец Илья Саввич остановился и протянул Даше руку.

- Мне очень неловко, - сказал, извиняясь, - что оставляю вас одну, надо бы проводить до самых Добросельцев. Но я постою здесь, пока вы хоть до мельниц дойдете, а там уже близко.

По голосу и по несколько растерянным жестам можно было заметить, что директор действительно испытывает неловкость.

- Я добегу, - с жаром заверила Даша. - Разве мне впервой? Вы и так уже во-он сколько со мною прошли. Спасибо вам, огромное спасибо. У вас и без меня много всяких дел.

- Да какие там дела, - не то возразил, не то согласился Илья Саввич. Просто сегодня мне еще непременно нужно написать письмо одному своему ученику. Бывшему, правда. Завтра авиапочтой отошлю.

Директор смотрел на Дашу с загадочной полуулыбкой, а она заморгала сперва недоуменно и растерянно, потом, догадавшись, о ком идет речь, просияла и схватила директора за руку:

- Как я вам благодарна, Илья Саввич, если б вы только знали!

Продолжая путь одна, Даша не могла собраться с мыслями. Надо же: столько впечатлений и всё такие важные - и радостные и не очень. Ноги невольно сбивались на бег, но желания поскорее войти в Добросельцы не было. Хоть и жутковато одной, но пусть бы дорога длилась и длилась, чтобы дольше оставаться с собою наедине. Вот почему, когда увидела, что от бескрылых мельниц отделился человек и двинулся ей наперерез, то, прежде чем подумать о чем-нибудь другом, она пожалела, что надо расставаться с такими сладкими мечтами. Человек вышел на дорогу и остановился. Даша тоже застыла на месте, стараясь угадать в темноте, кто бы это мог быть.

- Не бойся, Даша, - услышала она голос и узнала Мокрута. - Я просто ждал тебя здесь, чтобы вместе идти домой.

У Даши на секунду похолодело под сердцем, но она не выдала себя, подошла. Вспомнилось, как поглядывал на нее Мокрут во время партийного собрания. Глаза мутные, словно застывшие, и ничего в них не прочесть. Можно было подумать, что он желает ей самого худшего, даже смерти, а можно и иначе: что ничего плохого не желает.

Вот и сейчас Даша посмотрела Мокруту в глаза, и испуг ее тотчас прошел. Она не столько увидела, сколько почувствовала, что в глазах у него лишь тоска, мука и ни малейшей злости. Он сутулился, ежился в своей кожанке и руки сплел одну с другой в рукавах. Видно было, что он не только переживает, может быть, даже в какой-то мере раскаивается, но еще и основательно промерз, потому что с собрания ушел давно.

Двинулись дальше, не сказав друг другу больше ни слова: Даша по одной машинной колее, Мокрут - по другой. Он только выпростал руки из рукавов, немного помахал ими и сунул в глубокие, но, видно, настывшие карманы.

- Озяб ты? - немного погодя спросила Даша, не в силах больше молчать.

Мокрут повел плечами, слегка распрямился, но не сказал ничего, словно сочувственные Дашины слова к нему не имели отношения.

- И охота тебе было сидеть под этими мельницами, - скорее с упреком, чем с насмешкой продолжала Даша. - Шел бы домой, в тепло.

- Некуда мне идти, - глубоко вздохнул Мокрут.

Шаг его сделался неровным и тяжелым, словно подошвы сапог липли к колее. Он шел в молчании еще минуту-другую, потом немного отвернул с Дашиной стороны свой спасительный воротник и заговорил, причем тоски в голосе стало еще больше, концы фраз проглатывались: