Добросельцы

Встряхнув ворота так, чтобы и с нижних жердей осыпался снег, Иван до поры отложил посещение родного угла. Двинулся дальше по улице. Андреиха уже возвращалась с фермы, когда он подходил к палисаднику перед ее хатой.

- Зайди, Иванка, ко мне, - предложила хозяйка.

Однако не успели они перекинуться и парой слов, как в хату ввалились Мокрут и Тихоня. Увидев Ивана, Мокрут зло глянул на него, потом размашисто прошелся по хате, выкатил подбородок и - к хозяйке:

- Самогон гонишь?

Андреиха посмотрела на председателя сначала с удивлением, потом ее бледные, в морщинках губы тронула улыбка: у нее, видно, мелькнула надежда, что сосед шутит.

- Да разве я когда гнала? - без малейшей тревоги спросила она. - В жизни не гнала.

- У меня имеется материал! - грозно произнес Мокрут. - Так что давай не это самое... По чистой совести говорю!

Женщина сразу переменилась в лице, потому что уже знала, что такое "материал" на человека.

- Не гнала я самогона! - сказала с обидой и отчаянием в голосе. - Не из чего мне гнать, и приспособления этого нет. Вы не туда пришли, если вам понадобился самогон.

- А куда нам идти прикажешь? - Губы у председателя хищно сжались.

- Сами знаете, кто гонит.

- А кто, ну кто? - Мокрут шагнул к Андреихе с таким видом, будто хотел раздавить ее, маленькую и беспомощную, своим колючим взглядом, головой в хромовой шапке, широкими сутуловатыми плечами. - Кто? Говори!

"Ваша родня", - хотела сказать Андреиха, но не осмелилась, отвела глаза, и ее взгляд нечаянно упал на окно, смотревшее на Митрофанов двор.

- Они, хочешь сказать? - вскричал Мокрут. - Они? Что ж, посмотрим! - И, обернувшись к Тихоне, заговорил с ним доверительно: - Ты понимаешь, мне просто глаза начинает мозолить этот двор. И депутат в доме, и хозяин вроде бы наш человек. Правда, церковный староста в прошлом, да какое это имеет теперь значение. А тут чуть ли не каждый день у меня новый материал на этих людей. Да вот, слышишь, заявляет человек, что и самогон гонит мой депутат или как ее там... депутатка.

- Я ничего про них не сказала, - испуганно вмешалась Андреиха. - Как вам не совестно? Разве я что-нибудь сказала о них?

- Ладно, давай не будем! - пренебрежительно усмехнувшись, бросил председатель и даже не повернул головы к женщине.

Андреиха хотела было еще что-то сказать, выложить в глаза Мокруту всю свою обиду, но не успела. Тот покосился на нее через плечо и вдруг спросил:

- Слухи пошли, будто у тебя ночью кто-то бычка украл на закуску. Это правда?

- Бычок мой в сенях, - растерялась женщина. - Ночью перевела из хлева.

- Что-о? В сенях? А ну, показывай! - Мокрут поспешно отворил дверь в сени и махнул рукою Тихоне. - Вот и верь людям! Видишь? Стоит себе тут, лысый дьявол, а о нем уже вон какие сплетни пошли. Так, говоришь, никто и не пытался его увести?

Андреиха промолчала.

- Вот это материал! - удовлетворенно воскликнул председатель. - Под суд надо за такой поклеп. Очернить людей, организовать избиение... Ну вот что. Он еще раз покосился на хозяйку. - Обыска у тебя сегодня делать не будем, я там еще разок проверю материал. А лысого этого береги, пусть растет. Если еще кто-нибудь станет спрашивать о нем, расскажешь то, что нам рассказала, если взглянуть захочет - покажи. И не очень-то слушай эту твою соседушку. Де-пу-тат-ку... Хороший бычок, справный. Отменная была бы закусь. Правда?

Заговорщицки глянув на Тихоню, председатель весело рассмеялся, погладил бычка по шее и выпустил из сеней. Уже во дворе задержался, вспомнил об Иване - скорее всего потому, что заметил в оттаявшем окне его озадаченное лицо.

- Иди сюда! - махнул ему рукой.

Иван вышел, поднял на председателя глаза, полные негодования.

- Ты чего тут?

- Да зашел вот по-соседски проведать, поговорить.

- Вот что!.. - протянув по-военному вдоль туловища руки, с угрозой сказал председатель. - Ты тут не очень... Понимаешь? Чтобы никаких сочувствий и лишних слов. А то твоя хозяюшка, этот божий одуванчик, тоже пробавляется самогоном, так как бы не пришлось отдуваться квартиранту. Понял?

- Вы меня не пугайте! - сказал Иван и решительно шагнул к Мокруту. Тот невольно подался назад.

Стоя в открытой калитке, Тихоня нетерпеливо посматривал на председателя и жевал полными, свежими губами, словно собирался сказать что-то резкое и обидное. Мокрут, не замечая этого, подошел, плечом вытеснил участкового на улицу и так хлопнул калиткой, что снег посыпался не только с ворот, но и с забора. Вышагивая рядом с Тихоней, хотел было завести разговор об этом своем "колченогом начальнике" и на всякий случай кое-что сообщить не в его пользу, но вдруг увидел перед собою Дашу и замер как вкопанный. Девушка шла, должно быть, к соседке, к Андреихе, и потому была одета легко: пуховый шарфик брошен на голову и один раз обернут вокруг шеи. Мокрут подсознательно подумал, что и она должна бы остановиться, однако надежда не сбылась. Девушка как шла быстро, с озабоченным видом, так и миновала их, лишь коротко и торопливо поздоровалась. Ее легкий, летящий шаг сопровождался тихим поскрипываньем снега.

Тихоня пошел дальше, показывая всем своим видом, что не интересуется чужими интимными делами, а Мокрут все стоял как зачарованный и смотрел Даше вслед. Внезапно что-то словно перевернулось у него внутри, куда-то сгинула, пропала злость на Андреиху, на Ивана, стали противны все эти выдумки о каких-то там идиотских материалах, о самогоне, которого Андреиха, конечно же, не гнала. Вот так бы смотреть на конец Дашиного шарфика, обнимающего ее шею, идти за нею и даже ступать в эти маленькие ровные следы. Да... Она прошла, ничего обидного не сказала, даже посмотрела, кажется, без злости, без колючести, а что совсем недавно говорилось о ней? И кем говорилось? Будь это кто-нибудь чужой, посторонний, какой-нибудь недоброжелатель - ладно, а то ведь человек, который не однажды просыпался ночью с мыслью о ней, который ловил себя на том, что для него не существует, пожалуй, никого ближе, чем она. Да пускай бы еще хоть правда была сказана, пускай бы это говорилось во имя добра, во имя справедливости.

Вот она сейчас придет к Андреихе, обо всем узнает. Промолчит Андреиха расскажет Иван. И черт же его принес в это самое время! Вот уж, видно, будет потрясена, вот огорчится от такой неожиданности. Всякое возможно, но чтобы возводить напраслину на близкого, даже любимого человека...

Мокрут глянул в ту сторону, куда пошел Тихоня, однако вовсе не хотелось догонять его. Всеми мыслями он был с Дашей. Подмывало махнуть рукой и на Тихоню, и на всю эту служебную нелепицу, вернуться в Андреихину хату, упасть на колени перед хозяйкой. И перед Дашей. Чтобы она знала, как горько сейчас у него на душе, чтобы поверила: одно ее слово - и он никогда больше не свернет с прямого, назначенного совестью пути.

"А может, - вдруг подумалось ему, - все это блажь? Может, зажать душу в кулак да пойти домой? Там как-никак жена, уже несколько дней нездоровая и непривычно задумчивая. Сидит, молчит, даже не ругается, не срывает на нем злость, а все что-то порет и сшивает заново. Не так еще и скоро ей рожать, а уже, видно, готовится..."

И чуть было не свернул Мокрут к своему двору, но решимости так и не хватило. Постоял еще с минуту, вяло повернулся, поднял кожаный воротник и двинулся вслед за Тихоней.

XI

Даша вошла в то самое время, когда Андреиха начала рассказывать Ивану о своих ночных тревогах. Но о главном умалчивала, самую суть старательно обходила. Даша тотчас уловила это.

- Вы что, боитесь Ивана? - удивленно спросила она.

- Чего мне бояться, - сказала на это Андреиха. - Свой человек. Вот и говорю, что не спала всю ночь, страхов натерпелась: кто-то в хлев лазил. А кто - лихо его знает.

- Я же вам говорила, кто лазил и зачем.

- А я, сказать по правде, и слышала и не слышала.

- Неужели вы и этим ничего не сказали? - Даша показала на окно, выходящее на улицу.