Страница 1 из 5
Александр Куприн
Дознание
Подпоручик Козловский задумчиво чертил на белой клеенке стола тонкий профиль женского лица со взбитой кверху гривкой и с воротником a la Мария Стюарт. Лежавшее перед ним предписание начальства коротко приказывало ему произвести немедленное дознание о краже пары голенищ и тридцати семи копеек деньгами, произведенной рядовым Мухаметом Байгузиным из запертого сундука, принадлежащего молодому солдату Венедикту Есипаке. Собранные по этому делу свидетели: фельдфебель Остапчук и ефрейтор Пискун, и вместе с ними рядовой Кучербаев, вызванный в качестве переводчика, помещались в хозяйской кухне, откуда их по одному впускал в комнату денщик подпоручика, сохранявший на лице приличное случаю - степенное и даже несколько высокомерное выражение.
Первым вошел фельдфебель Тарас Гаврилович Остапчук и тотчас же дал о себе знать учтивым покашливанием, для чего поднес ко рту фуражку, Тарас Гаврилович - "зуб" по уставной части, непоколебимый авторитет для всего галунного начальства - пользовался в полку весьма широкою известностью. Под его опытным руководством сходили благополучно для роты смотры, парады и всякие инспекторские опросы, между тем как ротный командир проводил дни и ночи в изобретении финансовых мер против тех исполнительных листов, которые то и дело представляли на него в канцелярию полка бесчисленные кредиторы из полковых ростовщиков. Снаружи фельдфебель производил впечатление маленького, сильного крепыша с наклонностью к сытой полноте, с квадратным красным лицом, на котором зорко и остро глядели узенькие глазки. Тарас Гаврилович был женат и в лагерное время после вечерней переклички пил чай с молоком и горячей булкой, сидя в полосатом халате перед своей палаткой. Он любил говорить с вольноопределяющимися своей роты о политике, причем всегда оставался при особом мнении, а несогласного назначал иногда на лишнее дежурство.
- Как... тебя... зовут? - спросил нерешительно Козловский.
Он еще и года не выслужил в полку и всегда запинался, если ему приходилось говорить "ты" такой заслуженной особе, как Тарас Гаврилович, у которого на груди висела большая серебряная медаль "За усердие" и левый рукав был расшит золотыми и серебряными углами.
Опытный фельдфебель очень тонко и верно оценил замешательство молодого офицера и, несколько польщенный им, назвал себя с полною обстоятельностью.
- Расскажите... расскажите... кто там эту кражу совершил? Сапоги там какие-то, что ли? Черт знает что такое!
Черта он прибавил, чтобы хоть немного поддать своему тону уверенности. Фельдфебель выслушал его с видом усиленного внимания, вытянул вперед шею. Показание свое он начал неизбежным "так что".
- Так что, ваш бродь, сижу я и переписываю наряд. Внезапно прибегает ко мне дежурный, этот самый, значит, Пискун, и докладывает: "Так и так, господин фельдфебель, в роте неблагополучно". - "Как так неблагополучно?" - "Точно так, говорит, у молодого солдатика сапоги украли и тридцать копеек денег". - "А зачем он, спрашиваю, сундука не запирал?" Потому что, ваш бродь, у них, у каждого, при сундучке замок должен находиться. "Точно так, говорит, он запирал, только у него взломали". - "Кто взломал? Как смели? Этта что за безобразие?" - "Не могу знать, господин фельдфебель". Тогда я пошел к ротному командиру и доложил: так и так, ваше высокоблагородие, и вот что случилось, а только меня в это время в роте не было, потому что я ходил до оружейного мастера.
- Это все, что тебе известно?
- Точно так.
- Ну, а этот солдат, Байгузин, хороший он солдат? Раньше его замечали в чем-нибудь?
Тарас Гаврилович потянул вперед подбородок, как будто бы воротник резал ему шею.
- Точно так, в прошлом году в бегах был три недели. Я полагаю, что эти татаре - самая несообразная нация. Потому что они на луну молятся и ничего по-нашему не понимают. Я полагаю, ваш бродь, что их больше, татар то есть, ни в одном государстве не водится...
Тарас Гаврилович любил поговорить с образованным человеком. Козловский слушал молча и кусал ручку пера.
Благодаря недостатку служебного опыта он не мог ни собраться с духом, ни найти надлежащий, твердый тон, чтобы осадить политичного фельдфебеля. Наконец, заикаясь, он спросил, чтобы только что-нибудь сказать, и в то же время чувствуя, что Тарас Гаврилович понимает ненужность его вопроса:
- Ну, и что же теперь будут с Байгузиным делать?
Тарас Гаврилович ответил с самым благосклонным видом:
- Надо полагать, что Байгузина, ваш бродь, будут теперь пороть. Потому, ежели бы он в прошлом году не бегал, ну, тогда дело другого рода, а теперь я так полагаю, что его беспременно выдерут. Потому как он штрафованный.
Козловский прочел ему дознание и дал для подписи. Тарас Гаврилович бойко и тщательно написал свое звание, имя, отчество и фамилию, потом перечел написанное, подумал и, неожиданно приделав под подписью закорючку, хитро и дружелюбно поглядел на офицера.
Затем вошел ефрейтор Пискун. Он еще не дорос до разбирания степени авторитетности начальства и потому одинаково пучил на всех глаза, стараясь говорить "громко, смело и притом всегда правду". От этого, уловив в вопросе начальника намек на положительный ответ, он кричал "точно так", а в противном случае - "никак нет".
- Так ты не знаешь, кто украл у молодого солдата Есипаки голенища?
Пискун закричал, что он не может знать.
- А может быть, это Байгузин сделал?
- Точно так, ваше благородие! - закричал Пискун радостным и уверенным голосом.
- Почему же ты так думаешь?
- Не могу знать, ваше благородие.
- Так ты, может быть, и не видал вовсе, как он крал-то?
- Никак нет, не видал. А когда солдаты пошли на ужин, то он все около нар вертелся. Я его спросил: "Чего ты здесь околачиваешься?" А он говорит: "Я хлеб свой ищу".
- Значит, ты самой кражи не видал?
- Не видал, ваше благородие.
- Да, может быть, кто-нибудь еще, кроме Байгузина, там был? Может быть, это вовсе и не он украл?
- Точно так, ваше благородие.
С ефрейтором Козловский чувствовал себя несравненно развязнее и потому, назвав его ослом, дал ему для подписи дознание.
Пискун долго пристраивался, громко сопя и высовывая кончик языка от усердия, и, наконец, вывел с громадным трудом: _ефре Спирйдонь Пескуноу_.