Страница 62 из 67
— Тише, мой друг! Я вынужден сделать из ваших сумасбродных речей вывод, что вы, Лешие, в самом деле никак не регистрируете человеческие поступки.
Незнакомец поднял то, что у него было на месте бровей.
— Но как мы можем это сделать, — спросил он, — когда нам нужно следить за множеством других, действительно важных вещей?
Прямой до грубости Мануэль ответил без раздражения, даже как-то весело, во всем сохраняя достоинство высокого государя, знающего себе цену.
— Тогда ваши бессмысленные замечания простительны. Я должен осмелиться и сообщить вам, что, по мнению всех людей, я обладаю, если оглянуться назад, весьма положительными достижениями. Понимаете ли я не хочу хвастаться, мне отвратительно самовосхваление. Однако правдивость очень важна в этот торжественный час, и кто угодно в этой стране скажет вам, что именно я взошел на серый Врейдекс и так сурово обошелся со змеями и другими ужасными защитниками Мирамона Ллуагора, что уничтожил большинство из них, а остальных обратил в бегство. Как я поставил собственные требования страшному волшебнику, пожаловав ему жизнь при условии, что он будет служить под моим командованием в кампании, которую я предпринял с целью избавления Пуактесма от ига норманнов; и как мне удалось довести все это до победного конца, хотя меня задерживали поиски и защита одной женщины.
— Да, — сказал худощавый незнакомец, — я знаю, что ты таким образом выжал все, что только можно, из моего романтичного, мечтательного братца, и допускаю, что это замечательно. Но какую роль это играет сейчас?
— Затем вам расскажут, что именно я мудро убеждал короля Гельмаса до тех пор, пока не отвратил его от глупости, и именно я святыми доводами отвлек короля Фердинанда от порочности. Я вернул магию платью Алсар, поскольку лишь из-за меня его магия была бы безвозвратно потеряна. Я победил Фрайдис, эту женщину странных деяний, и без посторонней помощи дрался против спорнов, калькаров и других ужасов античности, убив, чтобы быть точным, семьсот восемьдесят два существа. Я также победил земную Беду, которую другие называют Кручиной, а еще кое-кто Мимиром, после весьма выдающегося сражения, которое мы вели заколдованными мечами в течение целого месяца без всяких передышек. Я отважно отправился в языческий рай, разбил наголову всех его жестоких стражей и вывел оттуда желанную женщину. Таким образом, мой друг, я вновь обрел ту героическую неизменную любовь, которая существует между мной и моей женой.
— Да, — сказал незнакомец, — это тоже замечательно. Но какую роль это играет сейчас?
— Среди людей ходила молва, что ничто не способно противостоять дону Мануэлю. Поэтому, когда непристойный и злой бог, которому сегодня многие поклоняются, как Слото-Виепусу Сновидений, собрался укрепить свою власть, заключив со мной союз, я загнал его, воющего от страха, в самую середину огромного пламени. Я не хвастаюсь, но, когда сами боги убегают от героя, на это есть причина. И об этом подвиге, и обо всех этих подвигах, и о множестве других подвигов, равным образом невероятных и имеющих подтверждение, расскажут вам все в окрестностях. Что касается вершин доблести, которых я достиг, избавляя Пуактесм от норманнов, вы найдете документальное свидетельство в тех эпических поэмах, как раз слева от вас, которые увековечивают мои свершения в этой кампании…
— Никто не спорит, что, вероятно, эта кампания тоже была замечательна, и, определенно, я не оспариваю этого, потому что вижу, что эти деяния и гроша ломаного не стоят в нашем с вами деле, а кроме того, я никогда никому ничего не доказываю.
— И я тоже! Потому что ненавижу тщеславие и знаю, что эти события сейчас заняли свое место в истории. Нет, мой друг, вы не можете разрушить мою веру в этот мир, тогда как вы говорите мне, что наши деяния в мире, к которому я привязан, не регистрируются. Поэтому, совершал я или нет эти поступки, я сохраню в этой жизни и в последующей веру в них, не прибегая к отвратительному хвастовству; вот именно поэтому я не считаю необходимым рассказывать вам об этих предметах или даже намекать на них.
— О, без сомнения, это было нечто, превзошедшее во многих отношениях дела всех ваших собратьев, — согласился незнакомец с неохотно выраженным уважением. — Но, повторяю, какую роль это играет сейчас?
— И, если вы извините мне обычную откровенность мой друг, этот постоянно повторяемый вопрос становится несколько навязчив. Нет, он не приводит меня в уныние, я через это прошел. Нет, я уже раз открыл окно, чтобы правильнее оценить самые дорогие награды за свои устремления. Это мгновение равняется всей моей жизни, это единственное тихое мгновение подытожило всю мою жизнь, и, — тут Мануэль печально улыбнулся, — все же, мой друг, я без хвастовства должен сказать вам, что в это мгновение все сомнения относительно моей значимости покинули меня — того, кто спас королевство, породил короля и сотворил бога. Поэтому вы теряете время, мой друг, пытаясь убедить меня, что вся человеческая жизнь неудачна и не важна, ибо я не симпатизирую этим современным болезненным и пессимистичным умонастроениям. Они выглядят весьма некрасиво, и от них нет никакого толку.
Незнакомец злобно ответил:
— Да, ты отлично говоришь и красиво позируешь во всех отношениях, кроме одного. Ты называешь меня «другом». Ха, Мануэль, тут из-за прищурившейся маски высовывается больное, пресыщенное и разочарованное существо, однако ты решительно соблюдаешь внешние приличия.
— Говорит простая вежливость, Дедушка Смерть, — сказал Мануэль с нескрываемым смехом, — а что до остального, если вы еще раз извините мою откровенность, вы в меньшей степени интересуетесь содержимым моего сердца, нежели продолжением его работы.
— Поистине это не мое дело, граф Мануэль, да и любое из твоих деяний не играет для меня роли. Поэтому давай пойдем… о, самый необычный человек, в самом конце утверждающий, что жизнь была успешным и важным занятием если, конечно, тебе не нужно какое-то время, чтобы попрощаться с любимой женой, обожаемыми детьми и со всеми остальными прекрасными творениями.
Мануэль пожал широкими плечами.