Окрайя

И, взявши нож, провел им по руке и показал им свою кровь и тотчас же продолжил:

- Теперь, я думаю, вы с превеликим удовольствием предъявите мне, живому и равному вам, свои тяжбы. Ибо все тяжбы, прежде направленные против Сьюгред, теперь самым законным образом перенаправляются против меня, ее мужа. Итак, я слушаю.

И Аудолф назвал мне обвинения - свое, а после Лайма, после Гьюра. А после, тяжело вздохнув, сказал, что его, Аудолфа, тяжба отводится как несостоятельная, ибо в течение оговоренных по закону трех полных недель дочь прежнего хозяина здешней усадьбы вышла замуж именно за того человека, который и был выбран ей ее отцом в то время, когда этот отец был еще жив. И этого избранного человека, то есть меня, Айгаслава, отныне все должны беспрекословно признавать за единственного и полновластного хозяина Счастливого Фьорда. А он, почтенный Аудолф Законоговоритель, отказывается от каких-либо посягательств на здешние земли и постройки, и, как это и положено по закону, обязуется в пятидневный срок выплатить мне полную отступную виру как за самого себя, так и за всех своих людей в том размере, в котором это было ранее оговорено.

Собравшиеся нехотя одобрили это решение.

Затем также легко и быстро Аудолф признал несостоятельной и тяжбу Лайма Деревянной Бороды. Лайм, я напомню вам, обвинял Торстайна Скалу в том, что он убил человека, попросившего, чтобы его накормили. Да, это великий проступок! Однако ввиду того, что сам Торстайн - по известным причинам - уже не мог ответить Лайму, равно как не мог он и заплатить положенную за свой проступок утешительную виру, то Лайм затребовал себе корабль усопшего. Я же на это возразил примерно так: если почтенный Лайм утверждает, что отец моей жены убил человека, то пусть в подтверждение истинности этих слов нам будут представлены три свидетеля, которые назовут, какие именно раны привели того человека к смерти, а также пусть эти свидетели расскажут нам, где и как был похоронен этот убитый. Но если этого не будет сделано, то я тогда начну встречную тяжбу, обвиняя почтенного Лайма в постыдной, грязной клевете.

Свидетелей у Лайма не нашлось, и Аудолф, недолго думая, признал, что мне нанесена несправедливая обида, а посему почтенный Лайм обязан в пятидневный срок выплатил почтенному Айгаславу полную отступную виру как за себя, так и всех своих людей, которые явились с ним на тяжбу.

Лайм был в великом бешенстве, но промолчал.

- Значит, согласен, - сказал Аудолф. - Тем более что я еще вчера предупреждал его, что его дело ненадежное. Ведь было так?

Но Лайм опять смолчал. Хотя весь почернел от гнева! А мне было смешно. Х-ха! И еще раз х-ха! Чего тут понимать и чего ждать?! Почтенный Аудолф, узнав, откуда я пришел и кто там сохранил мне жизнь, теперь готов решить все, что попало, в мою пользу! Вот он сейчас и Гьюра обвинит, заставит и его платить. Ну, Аудолф, давай!

И тот, словно услышав мою мысль, оборотился к Гьюру и сказал:

- Ну а теперь дошел черед и до тебя, почтенный!

Гьюр усмехнулся. Аудолф спросил:

- Ты по-прежнему упорствуешь в своих требованиях или, быть может, передумал?

- Упорствую! - нагло ответил Гьюр.

Моя рука сама собой легла на рукоять меча...

Но Сьюгред меня удержала! А Аудолф сказал:

- Но твои обвинения, Гьюр, еще менее убедительны, нежели обвинения Лайма. Ты утверждал, что Сьюгред своим будто бы необдуманным поведением принесет нам немирье и вражду. Но этого, сам видишь, не случилось. Ярл Айгаслав - весьма почтенный, знатный йонс, он равный среди равных. Да, и еще скажу: твои, Гьюр, требования крайне оскорбительны. Никто не смеет пожелать, чтобы ему в наложницы отдавали замужнюю женщину! И потому, если мы станем сейчас рассматривать эту тяжбу, то я тогда должен буду признать ее несостоятельной, и ты заплатишь, как и было оговорено, самую щедрую отступную виру - свою собственную голову. Еще раз спрашиваю, Гьюр: ты передумал или нет?

- Нет! - сказал Гьюр и рассмеялся.

Я вскочил...

Но Аудолф сказал:

- Постой, ярл, не спеши! Решение еще не принято. Почтенный Гьюр упорствует, и мы сперва должны его выслушать, а уже только потом объявлять, кто из вас прав. Итак, Гьюр, слушаем тебя.

И Гьюр сказал:

- Я всех предупреждал, все слышали: Сьюгред накличет беду на всех нас! Теперь я говорю: это уже случилось! Ибо тот человек, которого она назвала своим мужем, самым бесстыдным образом возвел напраслину на самое святое, что есть у нас - на Заветный Чертог! Мало того - он оскорбил всех до единого храбрейших наших воинов! Ха! Зверь их жрет! Ха! Зверь, так утверждает он - это наш Винн! А если кто вдруг возьмет да поверит этим постыдным россказням? Что тогда здесь, во всей нашей стране, будет твориться, вы представляете?! И посему я снова говорю - отдайте мне Сьюгред в наложницы! А этот человек... Он не имеет права называться человеком - он должен быть убит! Я все сказал. А вам теперь решать, я прав или не прав. Итак, я слушаю! - и сел.

Но все молчали. Молчал и я. Меня как громом поразило! И мне еще подумалось: ну, вот...

Но тут встал Аудолф и бодрым, громким голосом сказал:

- Сказать по правде, Гьюр опередил меня, ибо я и сам уже было собрался начать тяжбу в защиту чести Винна. Однако делать теперь нечего, и я вынужден признать твое, Гьюр, первенство, а вместе с ним и все те безусловные выгоды, которые сулит это дело. Итак... Гьюр прав! Ты, Айгаслав, своим рассказом не только запятнал имя славного Винна, но также вознамерился разрушить нашу веру в то, что после жизни здесь, на прискорбной земле, самые храбрые из нас переходят в другую, бессмертную жизнь, полную битв и довольств. Можешь ли ты представить нам трех свидетелей, которые подтвердили бы правдивость твоих слов?

- Нет, не могу, - ответил я.

- Тогда почему мы должны тебе верить?

- Потому что, клянусь Великим Хрт, я не приучен лгать!

- Но Хрт для нас никто. Я требую свидетелей!

- Но их у меня нет! И быть не может! Ты же понимаешь!..

- Так, хорошо! - и Аудолф, обратившись к собравшимся, спросил: - Все слышали?

- Хей! - закричали все. - Хей! Хей!

- Итак, - продолжил Аудолф, - все слышали, что ярл Айгаслав отказывается представлять свидетелей и, таким образом, косвенно признает лживость своих слов. А посему я объявляю его рассказ несостоятельным, а самого его, как пытавшегося оскорбить Великого Винна и память наших славных предков, я объявляю вне закона!