Дикенц

На это он сразу обиделся. Прищурил желтый глаз, сопит и цедит сквозь зубы:

– Вам что, мои статьи не нравятся? Так я могу…

И тут я, каюсь, оробел. Отвечаю:

– Нет, что вы! Просто глупые слухи пошли. Вы, мол, никуда не кажетесь, а новости имеете. Словно шпион.

Дикенц вскочил, засмеялся. Ходит по комнате, курит. Потом говорит:

– Понимаю ваши опасения. Но и вы меня поймите. Открыться, где я добываю новости, я не могу. Секрет. Но чтобы вы не беспокоились, скажу: ни с какими иноземными шпионами я даже не знаком. И более того: клянусь…

– Нет-нет! – перебиваю. – Мне вашего слова довольно.

– Тогда прошу вас, больше без вопросов. Желаете виски?

Жалко мне его стало, решил поддержать. Говорю:

– Плесните на три пальца, не больше.

Плеснул, мы выпили. Он загрустил, говорит:

– Я и другое понимаю. Вы ж непременно подумали: чего это Дикенц при таких его доходах по-прежнему под крышей проживает. Не так ли?

– Положим.

– Ну вот, – Дикенц себе еще налил. – Я же человек пропащий. Мне ничего уже не нужно, ну разве что сигара да виска. А деньги я в банке держу. Мне еще пять тыщ собрать осталось, и я тогда большой сиротский дом открою, хороших воспитателей найму. Пускай они детишек грамоте научат, геометрии и политесам. Вдруг из них кто-нибудь в Дикенцы выйдет, но только в непьющие.

Сказал и едва не заплакал. Ну, думаю, хватит. Встаю. Он вежливо мне:

– Заходите почаще.

А я:

– Непременно! – и в двери.

Тут он всполошился:

– А матерьял? Вот сейчас, вот сейчас, – и стал искать по подоконнику, среди пасьянса. Перебирал бумажки, выбирал, чуть нашел.

Я взял статейку и, не читая, поскорей раскланялся и в двери. Из переулка выбрался, сел на извозчика и поскакал в редакцию.

Ну а там уже все вверх дном! Метранпажи, корректоры бегают, кричат:

– Где новости?

– Сейчас, – говорю, – не горим.

…Но я и поныне не пойму, отчего это я им сразу статью не отдал. Видно, печенью чуял. Зашел в кабинет, прочитал… отложил. Снова взял… отложил. Нужная статья, полезная, однако… Нет!

Взял, написал передовицу, как веснушки выводить, и отправил в набор. Застучали машины. А я…

Третий раз статью перечитал… и вдруг понял – крамола! От Дикенц, от прохвост! Хоть он и впрямь не со шпионами, так хуже того! Дикенц – внутренний враг, заговорщик! Хожу по кабинету, думаю… Да что тут думать, тут нужно спешить! Вызвал тройку и погнал прямиком в министерство тайных дел. Доложился. Впустили.

Вхожу в суровый кабинет, подаю злосчастную статью. Мне кивнули, я сел. Весь дрожу. Заступился б, св. Кипятон!

Офицер тайных дел статью четыре раза прочитал, на просвет посмотрел, на нюх, даже на зуб проверил… и плечами пожал.

А я ему:

– Вы между строк читайте!

Он прочел между строк. Брови свел. Шпорами звякнул. Я вздрогнул. А он:

– Изложите!

Я стал излагать. В статье что написано? Мол, государь, несвежего за ужином откушав, всю ночь не спал, расстройством мучался и только под утро забылся, а посему желательно весь день по главному проспекту не петь и не плясать, дабы сон монарха не нарушить. Так?

– Так, – офицер отвечает. – И это очень похвально. Ваш Дикенц весьма верноподданный малый. Мы ему табакерку пожалуем.

– Воля ваша, – говорю, – только он сигары курит. Но не в этом суть, а в том, что Дикенц отдал мне эту статью шесть часов тому назад. Откуда он мог знать, что государю к ужину несвежее дадут?!

Офицер аж подскочил, а я дальше:

– Тут заговор! Надо пресечь! А не то поднесут винегрет с мышьяком…

Офицер побелел, разговорную трубку хватает, кричит:

– Эй, Амфисыч, дворец!

Соединили со дворцом. Офицер доложил тайным смыслом. Ответили. Он сел. Глазами сверкнул, говорит:

– Опоздали. Уже началось, – и ворот кителя рванул. Пуговки так и посыпались.

Тут я совсем испугался и стал объяснять:

– Наша ведомость утром выходит, а матерьял готовим с вечера. Утром бы люди прочли – все в порядке…

Офицер отмахнулся, спросил:

– Где живет злоумышленник? Адрес?!

Я назвал. Он в разговорную трубку его передал, улыбнулся.

– Сейчас привезут, – говорит. – Ну а тебе, пока мы будем с ним разговаривать, придется подождать.

И увели меня в подвал, на четвертый подземный этаж.

Три недели меня там селедкой кормили, воды не давали и еще многое творили. Но об этом мне рассказывать нельзя, потому как дадена подписку о неразглашении. А еще двенадцать раз бывал на очной ставке. Нас с Дикенцом посадят в разные углы, привяжут к лавкам и сыплют перекрестные вопросы. И до того запутают, что забываешь, кто ты есть на самом деле, и потому что ни спросят, кричишь как дурак:

– Так точно! Воля ваша! Винюсь! Пощадите!

А Дикенц желтым глазом щурится и говорит:

– Я с ним согласен. Все было точно так, как он сказал.

А что я говорил? Ничего, только путал со страху. На четвертую неделю офицер не выдержал и говорит:

– Уведите этого…! – и на меня указал.

Я и рад. Увели. И еще три недели прошло. Нас не тревожили. Но вдруг вызывают. Вхожу. У офицера в петлице новый алый банный лист красуется; должно быть, наградили. Улыбается и говорит:

– Раскололи злодея. Оказался шулером высокого полета. Он в карты играл?

– Нет, – говорю, – он все больше пасьянсы раскладывал.

– Ну так слушай!

Офицер достал допросный лист и стал читать:

– «Я, Карп Дикенц, урожденный от отца и матери, ранее законом не судимый и в боях за государя не ранимый, с малых лет имел пристрастие к сигарам, виске, а особливо к картам и вкупе с ними к высшей математике, статистический раздел. Презревая полезную службу на благо Отечества, я денно и нощно предавался вышеназванным порокам, в результате чего, после многопробных изысканий, исхитрился измыслить превредный пасьянц, который, сочетаясь с высшей математикой, дал мне возможность угадывать людские судьбы на три дня вперед…»

Тут я не выдержал, воскликнул:

– Так вот откуда он, шельма, мне новости брал!

А офицер нахмурился и говорит:

– Он не шельма, а весьма полезный человек. Вот только…

– Что?!

Он опять читает:

– «Секрет зловредного пасьянца мною нигде не записан, а всецело содержался в голове. Однако после… – тут офицер закашлялся, три строчки пальцем пропустил, читает: – я его начисто забыл».

Я говорю:

– А если Дикенц врет?

– Нет, – говорит офицер, – проверяли. Лейб-медиком пытали, убедились. – Встал и вдруг как заорет: – Поди прочь, щелкопер! Кабы ты лучше старался, я бы сейчас в генералах ходил!

Я и выскочил прочь.

Пришел в редакцию – а там уже цирюльня. Там зубы рвут и кровь пускают.

– Нет, – говорят, – таких газет не знаем. Мы вообще печатных слов не чтим. Иди прочь!

Пришел я к себе домой… а у моей кухарки на кухне квартальный сидит!

– А, – говорит, – поднадзорный! Иди-ка сюда!

Но я, понятно, сразу опять в дверь! И дай Бог ноги в белый свет! Так после и мыкался с места на место. Нигде долго не держали. Говорили:

– Политический! – и тут же расчет.

И таким вот обидным манером дошел я до самой крайней жизни. Господам, что на извозчиках катаются, желал приятных аппетитов и в ресторациях двери перед ними открывал. Двенадцать лет! А на тринадцатый…

– Э, старый знакомый! – вдруг кричат. И за плечо хватают.

Я оглянулся… и обмер! Карп Дикенц! Цилиндр, баки, пелерина, тросточка. Сам рыжий, а баки седые.

– Откуда? – говорю.

– Оттуда, – отвечает. – Два месяца, как отвалился, – и хмыкнул. – Зайдем?

– Что вы, что вы, – говорю, – не смею!

Но он меня за шиворот – и заволок.

Сели за центральный стол. Он заказал поесть. Половой:

– А пить что будете? Может, виску?

– Нет, – отвечает Дикенц, – только чай.

Сидим, едим, пьем чай. И Дикенц говорит:

– Я двенадцать лет хмельного в рот не брал. Там с этим строго. И, знаешь, отвык. И я тебе за это очень благодарен. Ведь если бы не твой донос и если бы не каторга, я бы давно спился.