Андел

Сергей Булыга

Андел

(слышано от беглого солдата Митрия)

В одном немалом городе, при самой заставе, кузнец проживал. Как его звали, не скажу, не положено. А вот что с ним приключилось, это пожалуйста.

Было тому кузнецу лет под тридцать. Но не женатый еще – то ли некогда было, то ли он привередничал, я не знаю. А работник он был наилучший; конь прежде сдохнет, чем кузнецова подкова отвалится. Так что в заказчиках у него отбоя не было, и жил кузнец неголодно. И все же – хоть я и сам холостой, а признаем – без хозяйки в хозяйстве неладно; вроде и есть все, что нужно, а как бы и нет ничего.

И вот как-то на мясопуст, только морозы ударили, стемнело уже… Стучатся в дверь! Открыл кузнец – а на пороге странница. Худая, бледная, шубейка на ней драная. Стоит она, молчит и улыбается. Ну, дело ясное: мороз, вот нищая и просится. Может, конечно, и стащит чего, а всё равно ведь живой человек, не прогонишь. Говорит кузнец:

– Входи.

Она вошла. Села в угол, греется и улыбается. Присмотрелся кузнец – а она ведь красавица! Заволновался кузнец, расстарался; самовар выставляет и сахару восемь кусков – и беседу завел: про снег, про морозы, дороги… ну и, конечно, про странных людей – куда их, зачем и какая судьба неприкаянно носит. Улыбается гостья, чай пьет, головой кивает, на сахар между делом налегает. Но ни словечка в ответ за весь вечер так и не сказала!

И кузнец замолчал и задумался: вот ведь как в жизни бывает – немая красавица, во! Что за баба без слов? Хотя, быть может, так оно и к лучшему…

А тут и ночь пришла. Дует, свистит за окнами. Кузнец и так, и сяк прикинул, смутился… и постелил гостье за печкой. А потом, от соблазну, взял и еще занавеску приладил.

Странница за печку ушла, повозилась маленько и стихла.

Тогда и кузнец, головою мотнув, на лежанку полез. Лег на рабочий правый бок, глаза закрыл… А сон нейдет! Вспоминается странница: вся из себя… Да только разве в шубейке рассмотришь? Нет, что это, совсем не то! Дурь это, а не мысли! А надо так: вот завтра встанет он пораньше, две телеги починит, четыре замка, после странница… Тьфу-тьфу, пристала как! Нечистая! Рассердился кузнец, с боку на бок ворочается, спать себя заставляет.

И вот уже и час, вот и другой на колокольне отзвонили…

А лукавый всё на ухо шепчет да шепчет. Тут разве уснешь?! Да и кто виноват? Ведь сама же видала – живет он один, не женат. Зачем оставалась? Зачем?! Так что вот: не смущай человека, иди на мороз! Да еще…

Нет, не то! И вот так вот лежал, сомневался и злился кузнец. А потом вдруг подумал: а странница, а ей каково? Кто ее, худущую такую, приголубит? Может, горит да мается несчастная душа, слезы ручьями льет. Тут бы… Тут… Да! Надо выйти да глянуть. Вот просто так глянуть – и всё.

Встал кузнец, свечку зажег, пошел. Подошел к печи, маленько постоял, после занавесочку тихонько отодвинул…

А надо вам сказать, что по случаю мороза было в доме как в бане натоплено, а посему…

Смотрит – лежит! Ничком. Теплый толстый армяк – он его накрываться давал – в ноги сбился, и лежит его гостья в чем мать родила! У кузнеца дрожь в руки, одурь в голову. Он ближе! Накло-няется…

И обмер! У странницы чуть ниже плечиков два малых белых крылышка. Пушистые.

– Андел! – охнул кузнец.

И свечу заплевал! И скорее к себе на лежанку! Там в угол забился, сопит и гадает: отчего это ему такая честь? Ведь андел явился – ого!

А про лукавые страсти и думать забыл! Да и что там кузнец, когда все мы такие. А он…

А так он и лежал и судьбу восхвалял, и разве только к рассвету забылся.

А как проснулся, так вздохнул: эх, и вовек бы не вставал! После сладкого сна неохота ему в эту постную жизнь возвращаться.

Ну а как две телеги, четыре замка? Встал кузнец, усы огладил, вышел…

А странница, в шубейку запахнувшись, сидит в углу и улыбается. Нет, значит, не снилась она, значит, вправду явилась! Засуетился, забегал кузнец. Печь растопил, чего мог наварил, гостью накормил, а после говорит:

– Лютый мороз на дворе. Пережди.

Странница молча шубейку сняла, на гвоздь повесила… А после бух ему в ноги! Нет, что это я! Бух на грудь! Щечкой в кузнеца уткнулась, вся трясется – может, плачет, а может, это у нее от смеха…

А кузнец обнимает, ласково гладит ее по спине, говорит:

– Вот и ладушки. Оставайся, живи, разве жалко?!

Сильный, смелый кузнец, а руки дрожат. Это он под тонкой девичьей рубашкой пушистые крылышки чувствует. И страшно, и радостно – вот! Головой мотнул и в горячем поту ушел в кузницу.

Там от зари до зари намахался, себя не щадил, но совсем не устал. Такая ведь радость была – к нему андел явился! И точно: он только на порог, а она улыбается, ждет.

Кузнец на стол собрал, поели. С бубликами, с разговорами. Только это кузнец говорит, а она только улыбается. Но зато все улыбки небесные.

И снова ночь пришла. Кузнец из сундука перину вытащил и гостье постелил, а сам на лежанку залез и затих.

Но не спится ему. Лежал он, лежал, и вдруг слышит – она просыпается! Растерялся кузнец и зажмурился – мало ли! Не шелохнется, не дышит. И слышит – ширк! ширк! Глянул…

Странница тихо к лежанке подходит. В белой рубахе и косы распущены. Не удержался кузнец! С лежанки соскочил, ей в ноги кинулся.

– Андел! Андел! – твердит.

Она стала его поднимать. А он не дается! Он ей ноги целует и чуть ли не плачет.

Странница тяжко вздохнула, кузнеца по макушке погладила и за печку ушла.

А утром, когда кузнец возле печки старался, странница к окну подошла, рукавом по стеклу провела – и сразу в дому просветлело. Значительно.

С той поры изменился кузнец, похудел. Но зато каждый день гладко выбрит, со всеми приветлив, учтив, на любую работу согласен. Ну а к работе – заказчики. Вот и стал он большую деньгу зашибать, но в корчму не заходит – всё к себе да к себе. В доме андел сидит – румяная, красивая, веселая. Отогрелась, отъелась былая бродяжка.

А кузнец, тот за день умотается, на лежанку повалится… А сон нейдет! Целыми ночами с боку на бок ворочается, вспоминает: про то, как рубаха на ней распахнулась, про то, какие крылышки пушистые. Кто она – человек или андел? Рукава ему заштопала, к портам пуговку пришила… Нет, всё же андел, андел! Вот только крылья вырастут, и улетит. Страшно и радостно это. И удивительно. И непонятно до робости, да!

Только стали шептаться соседи: возгордился кузнец, в храм не ходит, в гости к себе не пускает, неужели снюхался с нечистой силой? Ну и, как водится, на всякий случай, донесли они фельдфебелю. Пусть проверяет!

Этот пришел никем не зван и первым делом в кузницу. Там всё кругом перерыл, ничего не нашел. Он тогда, разозлясь, приказал:

– Веди в хату!

Власть есть власть. Кто с ней спорит? Зашли…

Только нет нигде странницы! Вот уже воистину андел так андел! Раньше по целым дням сиднем сидела, чаи пила и в зеркало смотрелась, а тут и нет ее, почуяла!

Но фельдфебель, про это не зная, под стол, под лавки и даже в печь заглянул. Кругом порядок и благообразие, как и у всех других людей… Тогда он, осердясь, за печку ринулся…

И за косу ее оттуда выволок! Стоит странница посреди хаты, очи потупила и улыбается. А фельдфебель ей:

– О, старая знакомица! Не ты ли прошлой осенью купца Сорокоумова до нитки обтютюкала?

Кузнец:

– Да как ты смеешь!

А фельдфебель:

– Цыть!

И странницу за щеку взял, в глаза ей посмотрел, хохотнул и грозит:

– Р-разберемся! – потом кузнецу: – Ну и как она, сладкая?

Молчит кузнец; ведь власть на то она и власть, чтоб унижать.

А фельдфебель развернулся на высоких каблуках и пошел себе вон, усы лихо покручивая. Был он, это все знали, зверь зверем – никому пощады не давал, законы строго соблюдал. Нахмурился кузнец.

А странница за печку спряталась и даже к ужину не показалась.